ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976) — нем. философ, представитель постгуссерлевскои феноменологии и экзистенциализма. Учился в лицеях иезуитов в Констанце и Фрейбурге, слушал теологию, математику, философию в ун-те Фрейбурга. В 1923-1928 проф. Марбург. ун-та, в 1928-1945 проф., а с 1933 — ректор Фрейбург. ун-та. Оказал значит, влияние на совр. философию и гуманитарную науку в целом. В его глубокой и ориг. концепции "техн. цивилизации" и кризиса совр. зап. культуры во многом поставлены те глобальные проблемы, с к-рыми человечество столкнулось на исходе 20 в. По убеждению X., угроза человеку идет не только от возможного гибельного воздействия техн. новшеств и изобретений — высшая опасность угрожает сущности человека и его подлинному бытию. Проблема культуры рассматривается X. в контексте его учения о бытии и обоснования сущности совр. техники. Полное "забвение истины бытия", к-рое угрожает человечеству в совр. "техн. цивилизации", связывается X. с т.н. метафизич. традицией, идущей еще от Платона и Аристотеля. Эгот метафизич. способ мышления, мировосприятия и мироотношения в целом и поныне лежит в основе всей европ. культуры, ориентируя ее на прогрессирующее развитие науки и техники и порождая многочисл. кризисные явления: бессмысленность существования, обезличение человека и примитивизация его духовного мира. коммерциализация искусства и засилье массовой культуры, угроза голого техницизма и сциентизация образования, распад и умирание языка. Вся метафизика, считает X., мыслит сущее в целом, в т.ч. сущность человека, не задаваясь вопросом о бытии сущего. Не задумываясь о различии того и другого, заслоняя вопрос об "истине самого бытия", метафизика никогда не спрашивает и о том, в каком смысле существо человека принадлежит истине бытия. Первую задачу философии X. видит в том, чтобы обратиться к бытию, к-рое должно стать делом человеч. мысли, и тем самым открыть предназначение и долг человека как хранителя сущности бытия. Обосновывая собств. понятие бытия, X. в свойственной ему герменевтич. манере обращается к интерпретации др.-греч. термина "фюсис" (природы). "Фюсис" есть не что иное, как про-из-ведение, понимаемое во всем богатстве смысла, придаваемого ему греками, но впоследствии утраченного. "Фюсис" как про-из-ведение — есть самобытное вырастание, осуществление, развертывание, выведение чего-то до полноты его существа. В присутствующем "по природе" про-из-ведение берет начало в себе самом. В ремесленном изготовлении, в худож. преображении изящных искусств, в развертывающемся формировании сущности человека в процессе образования и в культуре вообще, понимаемой как богатство оберегаемых смыслов и творч. деятельности, про-из-ведение берет начало в другом: мастере, художнике, учителе, народе. Именно в таком понимании "фюсис" и есть для X. искомое — бытие, лежащее в основании всего сущего: неживой и живой природы, истории, культуры, науки, техники, искусства, образования. Для "фундаментальной онтологии" X. важно и то, что само событие про-из-ведения происходит лишь в той мере, в какой потаенное переходит в непотаенное, в явленность своей сущности. Несокрытость — подлинное бытие всякого сущего, к-рое выступает не в том или ином ограниченном виде. но раскрывается во всей полноте, целостности и самобытности своего существования, не заслоняясь другим сущим, не затемняясь суетным и сиюминутным. Это обнаружение, выведение из потаенности в непотаенность, из сокрытости в открытость, к-рое носит отнюдь не гносеологич., а онтологич. характер, греки называли понятием "алетейя", или "истина" в ее исконном, первонач. значении. Обосновывая "онтологич.", "метатехнич." сущность совр. техники и проясняя ее влияние на судьбы культуры, X. обращается к этимологии слова "техне". Древние греки не случайно одним понятием "техне" определяли и ремесленное мастерство, и изящные искусства. Ведь "техне" тоже относится к про-из-ведению, ибо ее суть никогда не сводится просто к к.-л. деланию. "Техне" — это не техн. сторона дела, как ее теперь понимают, это не инструментальные действия, связанные с опр. последовательностью операций и применением всевозможных средств. "Техне" — это один из способов раскрытия потаенного, область, где сбывается "алетейя", совершается истина бытия. Сущность совр. техники не есть нечто техн., инструментальное, совр. техника — это тоже опр. вид раскрытия потаенного. Пристально всмотревшись в эту осн. черту совр. техники, человечество сможет осознать ее новизну и тем самым подготовить возможность свободного отношения к ней. Специфику способа, каким осуществляет выведение из сокрытости совр. техника, X. усматривает в том, что человек здесь сосредоточивается исключительно на добывающем и поставляющем производстве, внутри к-рого все действительное — и природа, и феномены культуры, и сам человек — обнаруживает себя лишь в качестве "наличного состояния", или "состоящего-в-наличии". Этот способ раскрытия, к-рый действует внутри совр. техники, охватывая самые разнообр. формы поведения и культурной деятельнос
     ти человека и направляя его на обнаружение всего, что выходит из сокрытости, единственно в качестве объектного "наличного состояния", X. обозначает многозначным термином "Ge-stell", или по-став. По-став определяет существо совр. техники, не представляя собою ничего технического: это не что иное, как "захватывающий вызов", "изначально собирающее начало", "всеобъемлющая установка", к-рая заставляет человека ко всему существующему относиться лишь с одной единств. мерой "затребования" или объектного "наличного состояния". Т.о., X. рассматривает технику как некое онтологич. требование, обращенное к человеку и посылающее его на опр. путь бытийствования, обнаружения истины сущего и собств. самораскрытия. X. именно потому так настойчиво стремится отмежеваться от "инструментальной" трактовки техники, что считает важным показать не связь техники с материальным производством как таковым, а социальные и культурные последствия развития феномена техники в совр. цивилизации. В онтологич. обосновании сущности совр. техники X. фиксирует внимание на такой глубинной сфере чело-веч. существования, как область предельных смыслов и всеохватывающих установок, сохранение и воссоздание к-рых во многом определяет культурно-истор. тип об-ва, его духовную ситуацию, отношение к природе, другим сооб-вам и культурам. Предпринимая феноменологич. описание совр. техн. цивилизации, X. показывает не только ограниченность, но и опасность узкопрагматич., односторонне утилитарных установок и ценностей, лежащих в ее основании и постоянно воспроизводящихся в многообр. видах деятельности и феноменах культуры. Отмежевываясь от техницистских установок X. анализирует характер отношения совр. цивилизации к природе. В техн. цивилизации уже вся природа — воздух, реки, земные недра, почва — поставлена на службу добывающему и поставляющему производству: все извлекается и перерабатывается, накопляется и распределяется и т.д. В бесконечной цепи поставляющего обнаружения уже не может быть и речи о возделывании и заботе, о поэтич. видении и восхищении природой. В системе всеобщей полезности нет уже ничего такого, что имело бы ценность само по себе. Господствующая над всем установка на затребование, максимальную выгоду, надобность, отдачу, элиминирует более высокое, сверхпрагматическое, нравственно-эстетич. отношение к природе. Оценивая опасность, угрожающую природе и жизни человечества в совр. техн. цивилизации, X. называет ее "чудовищной", "ужасающей", "смертельной". Вместе с тем подлинная опасность, по убеждению X., подступила к человеку в самой его сущности. Ведь с т.зр. затребования, или наличного состояния в поставляющее раскрытие вовлечена не только природа, но и сам человек. Само поставляющее обнаружение может происходить лишь постольку, поскольку сам человек еще изначальное, чем природа, затребован в наличное состояние. Привычность употребления в совр. языке таких выражений, как "человеч. материал", "личный состав" и т.п., свидетельствует об этом как нельзя лучше. Будучи поставителем наличности, элементом всеобщей системы затребования, человек находится на грани падения, ибо готов сам себя воспринимать просто как нечто состоящее в наличии. Уже сегодня человек настолько глубоко захвачен поставляющим обнаружением, что нигде не встречается с самим собой. со своей сущностью. А между тем самодовольство и самонасаждение человека, возомнившего себя "властелином земли", никогда еще не были столь безмерными, как в эти минуты наивысшей опасности, нависшей над ним. Человек уже оказывается неспособным воспринять вызов, обращенный к нему по-ставом. По-став как сущность совр. техники подвергает опасности не только человека в его отношении к самому себе и ко всему сущему. Гл. опасность по-става заключается в том, что он закрывает для человека саму возможность вернуться к изначальному, полному и сокровенному обнаружению истины бытия и тем самым ощутить свое высшее предназначение в качестве "хранителя", или "пастыря" бытия. Там, где господствует поставляющее обнаружение, изгоняется всякая другая возможность раскрытия истины бытия, поскольку человек все сущее начинает измерять одной-единств. мерой полезности, затребования, наличности. Констатируя, что всеобщее засилье голой техники в совр. зап. цивилизации неотвратимо, X. вместе с тем считает, что мы можем и должны задаваться вопросом о спасительном. Так, мужественно всмотревшись в сущность совр. техники и ни на минуту не забывая о высшей опасности, грозящей человеку, мы уже делаем первые шаги к спасению. Однако подлинное размежевание с техникой должно произойти в тех областях культуры, к-рые являются более высокими по сравнению с техникой способами осуществления истины как несокрытости бытия. Одним из существенных способов, каким совершается истина, утверждая сущность человека среди всего остального сущего, X. считает подлинное искусство, другим таким способом — подлинное образование, к-рое древние греки называли словом "пайдейя". Такой переход из области техники в область искусства и образования для культурологич. концепции X. естествен и органичен, поскольку сущность техники для него не есть техническое, а сущность истины не есть гносеологическое. В онтологии бытия и культуры X. интересует такое проблемное поле, как сфера предельных смыслов, определяющих некий целостный способ отношения человека к самому себе и всему существующему. Искусство и образование относятся X. к тем уникальным областям человеч. существования, каждая из к-рых по-своему призвана удерживать, воссоздавать и излучать богатство культурных смыслов, приобщая человека к высшей мудрости нелогицистского разума и непреходящим истинам бытия. Огромная роль в исторически совершающемся культурном бытии каждого народа принадлежит его родному языку. Определяя сущность языка как "язык сущности", как "дом бытия", как "глагол мира и глагол земли", X. отмечает, что каждый язык есть совершение такого "глаголания", в к-ром перед всяким народом нос
     ходит его мир и в к-ром сберегается его земля. Это набрасывающее "оказывание" таково, что оно не только осуществляет "речение", приуготовляя изреченное, но приносит в мир и все неизреченное как таковое. Именно в языке как "оказывании" и "речении" запечатлена уникальная сущность каждого народа и каждой культуры, позволяющая понять их значение в мировой истории. Осознание опасности техницистской, утилитарно-прагматич. направленности совр. культуры, многочисл. последствия к-рой проявились сегодня в своих наиболее крайних формах, признание жизненной важности для судеб человечества наполнения культуры высшими, сверхпрагматич.. духовно-нравств. смыслами, защита уникального бытия природы, самобытности культуры и языка каждого народа — все это несомненная заслуга концепции X., оказавшей существенное влияние на развитие филос. мысли, культурологии и гуманитаристики 20 в.
     Coч.:Platons Lehre von der Wahrheit. Bern, 1947; Holzwege. Fr./M., 1957; Die Technik und die Kehre. Pfullingen, 1962; Ober den Humanismus. Fr./M., 1975; Gesamtausgabe. Bd. 1-79. Fr./M., 1985-94; Исток худож. творения // Зарубеж. эстетика и теория лит-ры Х1Х-ХХ вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987; Разговор на проселочной дороге. М., 1991; Время и бытие. М., 1993.
     Лит.: Гайденко П.П. Экзистенциализм и пробл. культуры (Критика философии М. Хайдеггера). М., 1963; Михайлов А.В. Мартин Хайдеггер: Человек в мире. М., 1990; Новейшие течения и проблемы философии в ФРГ. М., 1978; Руткевич А.М. От Фрейда к Хайдеггеру: Критич. очерк экзистенциального психоанализа.М., 1985; Тавризян Г.М. Техника, культура, человек. М., 1986: Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.. 1991; Социальная теория и современность. Вып. 20: Феноменологическая онтология Мартина Хайдеггера: Истоки, смысл, значение. М., 1995: Buckley R.Ph. HusserI, Heidegger and the Crisis of Philosophical Responsibility. Dordrecht etc., 1992; The Cambridge Companion to Heidegger. Camb., 1993; Suchock W. W miejscu sumienia. Poznari, 1996.
     В.Л. Кошелева


Смотреть больше слов в «Энциклопедии Культурологии XX веке»

ХАНТИНГТОН →← ХАБЕРМАС

Смотреть что такое ХАЙДЕГГЕР в других словарях:

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (26.9. 1889, Мескирх, Баден, - 26.5.1976, там же), немецкий философ-экзистенциалист. Учился во Фрейбургском ун-те у Г. Р... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР(Heidegger) Мартин (1889—1976) — немецкий философ, один из крупнейших мыслителей 20 в. Родился и воспитывался в небогатой трудовой католическо... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

(Heidegger) Мартин (1889-1976) - немецкий философ, один из крупнейших мыслителей 20 в. Родился и воспитывался в небогатой трудовой католической семье. Такое происхождение в преимущественно протестантской Германии некоторые исследователи склонны рассматривать как сыгравшее принципиальную роль во всем философском становлении X. Принципиально неискоренимая провинциальность мышления, почвенничество, смесь католицизма с протестантизмом, критика метафизики, поиски идеального языка в языке мифа и диалекта традиционно увязываются с этими обстоятельствами жизни философа. Учился в гимназии иезуитов в Констанце, с 1909 в университете Фрайбурга слушал теологию, естественные науки, философию. Среди мыслителей, оказавших влияние на становление X. как философа, - А.Августин, М.Лютер, Кьеркегор, Г.Гегель, Ф.Шеллинг, Ницше, Гуссерль. В 1915 X. окончил Фрайбургский университет и был зачислен приват-доцентом на философский факультет. Читал курсы лекций по логике. В 1914 X. опубликовал докторскую работу "Учение о суждении в психологизме", в 1916 - диссертацию "Учение о категориях и значении у Дунса Скота". После защиты диссертации - доцентура под руководством Риккерта и ассистирование у Гуссерля. К началу 1920-х X. документально и принципиально оформляет свой разрыв с католицизмом. В 1922, благодаря ходатайству Гуссерля, X. становится (после длительной борьбы за это место и двух отказов) экстраординарным профессором Марбургского университета. Гуссерль считает X. своим главным учеником и последователем. Гадамер слышит от Гуссерля в 1924 следующие слова: "Феноменология - это я и Хайдеггер". Текст "Бытия и времени" ("Sein und Zeit"), основного труда первого периода творчества X., был написан уже в 1925. (См. "Бытие и время".) Сочинение выходит в свет в 1927 с посвящением Гуссерлю - с чувствами "величайшего уважения и дружбы". Однако Гуссерль книгу не принял, более того, между Гуссерлем и X. постепенно наступает охлаждение. В 1933 X., воодушевленный национал-социалистическим движением, принимает пост ректора Фрайбургского университета; в мае 1933 вступает в члены Национал-социалистической рабочей партии (где официально остается до 1945). (Впрочем, надо отметить, что в принципе, идеология нацизма была в значительной мере созвучна самой философии X.: тема метафизики как судьбы европейской философии, темы Ничто, европейского нигилизма, элементы почвенничества, провинциализма, популизма (философия X., несмотря на ее внешнюю эзотеричность, была типично популистской), сам характер хайдеггеровского мышления и языка (властность, тоталитарность, императивная принудительность, жесткость, техничность, скрытая идеологичность, агрессивный антропоцентризм и своеобычный "расизм") - все это в известном смысле роднит философию X. с национал-социалистической идеологией.) В этот период X. выступает за глубокую - в его понимании поистине революционную - реформу немецких университетов. Ректорская речь X. называлась "Самоутверждение немецких университетов". Претензии X. к системе обучения в университетах были таковы: в них много бесполезной "учености", псевдоэлитарности, науки разрозненны, обучение фрагментарно, давление религии и веры чрезвычайно велико. X. настаивал на том, чтобы "академическая свобода" была изгнана из немецких университетов, ибо эта свобода неподлинная, уничтожающая сам немецкий дух. Эта псевдосвобода означала, по X., преимущественно беспечность, произвольность намерений и склонностей, освобождение себя (то есть студентов) от каких-либо обязанностей в деле и досуге. Подлинное понимание свободы, считает X., должно включать в себя следующее: повинность, служение, обязательство. Свобода должна включать в себя, по мысли X., три составляющие служения: трудовую повинность, воинскую повинность и обязанность вносить духовный вклад в судьбу немецкого народа благодаря знанию. Тем не менее уже в 1934, тяготясь зависимостью от нацистской политики и идеологии, X. оставляет ректорство и целиком отдается преподаванию. Своеобразным компендиумом хайдеггеровского творчества 1930-х правомерно полагать "Доклады по философии. О событии" (1936-1938). X. разрабатывает (1936-1940) курс лекций и готовит ряд статей по творчеству Ницше, которые впоследствии соста- вят два огромных тома ("Ницше", 1961). Примечателен тот факт, что во времена своего ректорства, то есть с 1933 вплоть до начала 1935 X. вообще ничего не пишет. В этот период (до 1945) X. публикует текст курса лекций "Основные проблемы феноменологии" (1927), работу "Кант и проблема метафизики" (1929), "Гельдерлин и сущность поэзии" (1937), "Учение Платона об истине" (1942), "Сущность истины" (1943) и др. После войны, весной 1945 в рамках процессов по делам нацистов и их пособников создается специальная комиссия, расследующая связи X. с нацистами. Приговор: отстранение X. от преподавательской деятельности во Фрайбурге будет сопровождено временным запретом преподавать вообще где бы то ни было в Германии. Решающую роль в том, что X. не предстал перед более строгим судом, сыграло то обстоятельство, что за него заступаются его выдающиеся современники. X. переживает несколько чрезвычайно тяжелых для него лет. С 1949 X. вновь начинает выступать перед публикой - сначала в клубах: 1949-1950, клуб в Бремене, доклады "Кто есть Заратустра?", "Закон основания". Начиная с 1951, во Фрайбургском университете и Баварской академии изящных искусств X. ожидает настоящий триумф. С 1951 X. вновь возвращается к преподаванию: читает курс "Что называется мышлением?", ведет семинары по Гераклиту, Пармениду, Г.Гегелю, И.Канту (во Франции), по феноменологии Гуссерля. Основные сочинения X. этого периода: "Неторные тропы": (1950, сборник: серия докладов "Исток художественного творения", 1935-1936, "Время картины мира", 1938, статьи "Гегелевское понятие опыта", 1942-1943, "Слова Ницше "Бог мертв", 1947, "Зачем поэт", 1946, "Изречение Анаксимандра", 1946 и др.), "На пути к языку" (1959, включает доклады: "Язык", 1950, "Из разговора о языке", 1953-1954, "Путь к языку", 1959), "Вехи на пути" (1967, были включены работы: "Замечания к "Психологии мировоззрений" Карла Ясперса", 1919-1921, доклад "Феноменология и теология", 1927, лекция "Что такое метафизика", 1929 и примыкающие к ней "Послесловие", 1943 и "Введение", 1949; трактат "О сущности основания", 1929; доклад "О сущности истины", 1930, "Письмо о гуманизме", 1946, "К вопросу о бытии", 1955) и др. С 1973 X. начал готовить полное собрание своих сочинений, которое в конечном итоге составило около 100 томов. Библиография работ о X. насчитывает десятки тысяч наименований. Итак, с 1930 в мышлении X. наступает перелом: эпоха "Поворота" (die Kehre); тематика его творчества (в сравнении с идеями труда "Бытие и время") существенно изменила свои акценты. Известный исследователь У.Ричардсон говорит о раннем "X. первом" и позднем "X. втором" как о двух совершенно разных фигурах, которые и разделяет "поворот". Аналогичной точки зрения придерживались Бланшо, Деррида и другие, интерпретирующие "поворот" X. в постструктуралистском смысле - как поворот лингвистический. С другой стороны, Рикер считал, что уже введение в "Бытие и время" содержит в себе все основные направления мышления позднего X. и никакого радикального разрыва между "ранним" и "поздним" X. нет. Тем не менее существует определенное различие в расстановке акцентов в ранний и в поздний период работы X. С 1930-х годов в творчестве X. появляются новые темы, а старые проблемы переформулируются в новом ключе: все более явно формулируются проблемы техники, науки, языка; X. подвергает переинтерпретации чуть ли не всю историю философии, дает новые характеристики практически всем философам и предшествующим ему мыслителям. Основную цель своего творчества X. по-прежнему видит в обнаружении смысла бытия, но в поздний период эти задачи он пытается решать уже не при помощи аналитики конкретного человеческого существования, а опираясь на деструкцию метафизики. Последняя выливается в деструкцию языка метафизики и попытки его преодоления. X. обнаруживает неразрывную и изначальную связь языка, бытия и человеческого существования. До 1930 X. отождествлял переживание временности с острым чувством личностного начала. После 1930 он отказывается от такого отождествления. Из произведений X. исчезают такие понятия, как "ужас", "решимость", "совесть", "вина", "бытие-к-смерти", "забота", "самость" и другие - то есть понятия, которые выражали духовный опыт самой личности, чувствующей свою неповторимость, однократность своего бытия и свою конечность. На смену этим понятиям, которые выражали экзистенциальную, личностно-этическую реальность (что связывало X. с ранним христианством и протестантским миросозерцанием), приходят понятия мифологически-космического порядка: "бытие", "ничто", "сокрытое", "открытое", "основа", "безосновное", "земное", "небесное", "человеческое", "божественное". Христиански-этическое мироощущение X. уступает место эстетически-языческому. У X. меняются философские "кумиры": интерес X. к Кьеркегору сменяется интересом к Ницше и Гельдерлину, а занятия Августином и апостолом Павлом - изучением философии досократиков. Систематическая форма философствования, которая присутствовала в раннем творчестве X., заменяется эссеистски-афористической, философские понятия сменяются "намеком", сказанное - несказанным и недосказанным. В стремлении X. найти смысл бытия и смысл человеческого существования язык становится главной и единственной силой, а тема языка становится основной в его позднем творчестве, даже темы человека, науки, техники и искусства переформулируются в понятиях языка, привязываются к этой проблематике. Понимая язык не лингвистически (как замкнутую автономную систему знаков, действующую по своим собственным, независимым от внешней реальности законам), а онтологически, обнаруживая в словах языка глубокую изначальную бытийную основу, X., по существу, сращивает язык и бытие, обнаруживает их изначальное единство, взаимосвязь и взаимозависимость. Тема языка в "фундаментальной онтологии" занимает ничуть не менее важное место, чем тема бытия, традиционно считающаяся главной в философии X. В позднем же творчестве X. тема бытия "приглушается", в то время как тема языка "доминирует". Это "доминирование" языковой проблематики объясняется следующим: 1) В поздней философии X. наиболее отчетливо прослеживается та "позитивная негативность", при помощи которой и ведется обнаружение смысла бытия. Речь идет о деструкции, "методе", который позволяет проникнуть сквозь явления метафизики к предельным основаниям, причем не только к основаниям самой метафизики, но одновременно и к основаниям бытия. Для X. очевидно, что деструкция метафизики - это одновременно и прежде всего деструкция языка метафизики: метафизические принципы прежде всего закреплены в языковых процедурах. Так, например, субъект-объектная структура мира, берущая свое начало от Платона, в языке закреплена в субъект-предикатной структуре выражения. Анализ текстов и языка предшествующей философии позволяет X. выделить основные характеристики мышления метафизики и основные признаки языка метафизики. Гадамер в статье, посвященной анализу лекции "Что такое метафизика?" отмечает, что видя своей целью преодоление метафизики, X. ставит по существу вопрос о языке метафизики, "до-спрашивает" язык метафизики; точнее, сам язык метафизики ставит себя под вопрос. Язык (тексты предшествующих мыслителей) является единственным полем деструкции, и его анализ является единственным способом обнаружения смысла бытия. 2) Отрекаясь от неподлинного метафизического языка, модусы которого (болтовня, двусмысленность, любопытство) X. рассматривал в "Бытии и времени", философ пытается обнаружить аутентичные характеристики языка: его жизнь вне разделения на теоретическое и практическое, где не существует субъект-объектного противопоставления; метафоричность и поэтичность. X. обращался к языкам дометафизических ("мифологических") обществ: древней Германии, древней Греции, к языку поэзии (в широком смысле слова, включающего в себя весь язык искусства) как наименее технизированным, менее всего метафизичным сферам человеческой культуры. X. понимает подлинный язык не как лингвистическое или историческое образование; язык, по X., обладает онтологическим статусом (X. даже пытается выявить предельные основания языка: неизменные, аутентичные, бытийные слова); язык напрямую связан с бытием, существует "изначальная принадлежность слова бытию". Более того, бытие как самое неуловимое (бытие в отличие от сущего не поддается предметному схватыванию), только и дает о себе знать, "просвечивает" сквозь язык. Именно поэтому X. называет язык "домом бытия". Язык и проблемы языка приобретают решающее значение во всем последующем творчестве X. Язык - это то пространство, где бытие "чувствует" себя в безопасности; язык это "ближайшее". Именно как ближайшее, как самораскрытие бытия язык приобретает в творчестве позднего X. основное звучание. 3) По X., онтологическая характеристика языка говорит о его "самовластности". Язык не представляет собой человеческое установление с его грамматической структурой "субъект - объект", с его субъективизмом "Я". Язык - это самостоятельная сила; не человек говорит на языке, говорит сам язык, самовластно, а через него и само бытие. Таким образом, язык, по X., это и "дом бытия", и "кров", "жилище самого человека", и самостоятельная смыслопорождающая сила, и единственное пространство, где обитает истина бытия. Язык становится главной темой творчества позднего X., которого справедливо называют не только философом бытия, но, наравне с этим, и философом языка: согласно X., "все пути мысли более или менее ощутимым образом загадочно ведут через язык". Весь поздний X., чем бы он ни занимался: статусом и сущностью человеческого существования, философией ли техники, анализом ли науки, европейского нигилизма, проблемами искусства и истины, всегда, постоянно и прежде всего обращается к проблемам языка, всегда прежде всего рассматривает данные области, сферы исследования в связи с языковыми проблемами. X., по сути, дела стал родоначальником этой новой уникальной стратегии, которую затем подхватил Деррида. Оценивая хайдеггеровский стиль философствования, правомерно вспомнить слова Деррида, который оценивал мышление X. как переходное, как одновременно и радикальное, и метафизическое: "текст Хайдеггера для меня чрезвычайно важен, он составляет прорыв небывалый, необратимый и пока еще далеко не использованный во всех его критических ресурсах". С другой же стороны, Деррида отмечал: "...в хайдеггеровском тексте, который, как и всякий другой, неоднороден, дискретен, не везде на высоте наибольшей силы и всех последствий его вопросов, я пытаюсь распознать при- знаки принадлежности к метафизике и к тому, что он называет онто-теология...". Эта метафизичность хайдеггеровского языка проявлялась и в его политической и идеологической ангажированности. Сам философ явно претендовал на создание и использование им совершенно нового языка, преодолевающего метафизичность обыденного человеческого языка. Обращение позднего X. к языку поэзии было продиктовано тем, что, по существующему до сих пор мнению, последняя является наименее ангажированным языком, наименее включенным в сеть политических, идеологических и других социальных доминаций. Анализируя словарь философии X., некоторые исследователи, в частности, П.Гэй в своем исследовании по культуре нацизма, отмечают, что в словаре типичных хайдеггеровских философских идиолектов - таких, как сущность бытия (Wesen des Seins); человеческое существование (menschlisches Dasein); воля к существованию (Wesenwille) - нашел свое отражение типичный словарь нацистской идеологической пропаганды, разработанный в речах Геббельса. Схожесть этих словарей заключается в их экстремальности, тираничности и закрытости; в их диктатуре и претензии на истинность в последней инстанции. Другие авторы (французские исследователи Ф.Федье, А.Патри, Ф.Бонди и другие) не согласны с этой точкой зрения. По их мнению, существует различие между жизнью философа, критическим осмыслением реальных фактов его биографии и текстуальной герменевтикой, критическим осмыслением его философии. Тем не менее в своей книге "Политическая онтология Мартина Хайдеггера" Бурдье, анализируя хайдеггеровский конформизм, называет весь стиль его мышления "консервативной революцией", "стратегией, которая состоит в том, чтобы прыгнуть в огонь, не сгорев при этом; изменить все, не изменив ничего...". С другой стороны, тот же Бурдье считает, что X. обладал редким полифоническим даром, который позволил ему связать проблемы политической и философской сфер и выразить их более "радикальным" способом, чем кто-либо до него. Язык философии X. представлял собой парадоксальный сплав закрытого для непосвященных священного языка поэзии типа поэзии Ш.Георге, академического и рационалистического языка неокантианства и, наконец, языка "консервативной революции". (См. Проблема человека.) Анализируя проблему человеческого бытия X. признавал, что человек существовал не всегда. До Сократа, который знаменует собой так называемый "гуманистический поворот", в учениях Гераклита, Парменида, Анаксимандра присутствуют лишь размышления о бытии; все принадлежит бытию. По их представлениям, человек есть равноправная часть (наряду с другими) бытия, он со-принадлежен, растворен в бытии. Источником краха подобного мышления, основных принципов античной мифологии и философии выступило, по X., мышление Платона. Следствием этого явилось размывание бытия, изменение существа истины, рождение "ценности" и уродливого теоретического человека. X. отмечает, что следствием этого явилось расщепление человеческого существа на дух и тело, а в теоретическом плане - раскол мира на субъект и объект. В своей статье "Учение Платона об истине" (1930) X. показывает, как такая метафизическая установка изменяет существо целостного досократовского человека, способствуя появлению западноевропейского субъекта. X. видит двойственность понимания истины у Платона в следующем: с одной стороны, истина предстает как "алетейя", непотаенность. Путь, который должен привести человека к свету истины (способствовать изменению всего человека в его существе) есть "образование", пайдейя. С другой стороны, обнаруживается совершенно иное понимание истины. X. замечает, что у Платона "непотаенное заранее уже понимается как воспринятое при восприятии идеи, как узнанное в познании". Истиной теперь является цель познания, идея идей: "Алетейя попадает в упряжку идеи... существо истины утрачивает непотаенность как свою основную черту... истина превращается в правильность восприятия и высказывания." В этом изменении существа истины происходит одновременно смена места истины. Как непотаенность она есть еще основная черта самого сущего. Как правильность "взгляда", однако, она становится характеристикой человеческого отношения к существующему. Таким образом, истина приобретает характер гуманистической ценности, более того, моральной ценности (идея добра). Установлением этой истины как ценности занимается западный человек. X. подтверждает это цитатами из истории западной метафизики: "истина в собственном смысле находится в человеческом или божественном рассудке" (Фома Аквинский), "истина или ложь в собственном смысле не могут быть нигде, кроме как в рассудке" (Декарт). Задолго до Декарта человек Платона получает свое существование в качестве субъекта представления. Вещь, явление, событие имеют место, обладают бытием только если они истинны, то есть удостоверены субъектом представления. Уже у Платона человек предстает обеспечивающим существование субъектом познания, тем сущим, на котором основывается все иное сущее. Платон, по X., оказывается обеспокоен заботой о человечности и о позиции человека среди сущего: "Начала метафизики в мысли Платона есть одновременно начало "гуманизма"; это слово здесь пусть будет существенным и потому осмысленным в самом широком значении. Соответственно, "гуманизм" означает тот смыка- ющийся с началом, развертыванием и концом метафизики процесс, что человек в разных аспектах, но каждый раз со своего ведома выдвигается в середину сущего, без того чтобы быть тем самым уже и верховным сущим". Итак, человек рождается при разложении древнегреческого со-мышления с бытием; "создателями" человека становятся фигуры Сократа и Платона. Но по настоящему, по мысли X., оформление субъекта происходит в Новое время у Декарта. Секуляризация 17 в. вырывает человека из его внутренних связей с миром, которые были достаточно прочными в Средние века. Для человека Нового времени достоверным является не мир, не благо, не Бог, а лишь он сам. Свобода, добытая человеком Нового времени в мышлении и в науке, вынуждает его опираться лишь на самого себя, быть уверенным, удостоверенным лишь в самом себе. Эта ситуация описывается тезисом Декарта ego cogito, ergo sum, "мыслю, следовательно, существую". Из этого положения следует: 1) cogito ergo sum означает, что всякое сознание вещей и сущего в целом возводится к самосознанию человеческого субъекта как непоколебимому основанию всякой достоверности. Всякое знание, всякая истина восходит к самодостоверности человека. Человек сам собственными средствами удостоверивается и обеспечивает себя, захватывает центральное место посреди сущего, и в силу своего господствующего положения задает антропологическое понимание сущего. Антропологическая мысль требует, чтобы мир был истолкован по образу человека, который должен стать и становится мерой всех вещей. Всякое сущее является таковым лишь в силу того, что оно удостоверяется и очеловечивается человеком. Таким образом, по мысли X., в тезисе Декарта прежде всего выражается первостепенная роль человеческого Я и тем самым новое привилегированное центральное положение человека, представляющего собой то сущее, в котором бытие наиболее достоверно и является основой всякой истины и знания. 2) Декарт изменяет не только положение, но и существо человека. Древнегреческий человек определяется своей принадлежностью к истине сущего, человеческая сущность всегда в своем бытии опирается на эту надежность. Средние века трактуют человека как творение Бога. Именно потому, что все сотворено личным Богом-творцом, им хранимо и направляемо, оно (сущее, человек) и получает смысл и ценность своего существования. Достоверность такого вторичного образования как человек обеспечивалась достоверностью Бога. В Новое время человек становится субъектом. Sub-iektum означает под-лежащее, лежащее в основе, само собою заранее уже предлежащее. Sub-iektum - это то, что всегда уже лежит в основе сущего и служит этому сущему основанием. Subjekt дает санкцию всякому человеческому намерению, он само-обеспечивает человека. Кроме этого, субъект в качестве первой высшей истины удостоверивает и все сущее в целом. Действительность определяется как объективность, как совокупность объектов, как то, что понимается через субъекта и для него. Действительность, чтобы получить право на существование, должна выступить и выступает в качестве предметного, в качестве объекта, предстоящего перед субъектом. Но такое господствующее положение человека - лишь надводная часть айсберга. X. показывает скрытую ущербность этого понимания человека, и критикуя человека-субъекта, считает, что метафизика, особенно в поздних своих проявлениях вообще не знает, что есть человек. "Превращение", которое занимает X. видно уже в декартовской трактовке человека. Декартовский представляющий субъект заключает в себе парадоксальным образом два противоположных момента. С одной стороны, по мысли X., человек как субъект в принципе распоряжается всем сущим, задает меру для существования. С другой стороны, субъект, чтобы иметь возможность удостоверить сущее, должен удостовериться прежде в себе самом, пред-ставить себя самого. Сам представляющий субъект в акте cogito тоже (и прежде, чем сущее) превращается в предмет представления. Эти положения утверждаются в современную техническую эпоху и приводят к последствиям, которые трудно предвидеть, глядя на господствующее положение западноевропейского человека. Что происходит с человеком в эпоху техники? - вопрошает X. Человек всегда оказывается заранее уже втянут, захвачен сущностью техники, причем настолько решительно, что лишь в силу своей захваченности он и может быть человеком. Человек отвечает на вызов техники всегда, даже когда он противоречит ему. Этот вызов предопределен, он нацеливает человека на поставление действительного как состоящего в наличии: современный человек есть человек технический, человек производства. X. фиксирует принцип современной жизни - "пo-став", суть которого заключается в том, что вся действительность репрезентируется как состоящий в наличии материал. Очевидно, что и сам человек втянут в no-став, он скрыто задет сущностной основой постава. Проблема состоит в том, что избежать этой захваченности, по мнению X., невозможно. Отрицание техники (по-става как ее сущности) или желание овладеть техникой само входит в орбиту технического. Более того, в какой-то степени именно техника и создает современного человека. По-став становится судьбой, "миссией" современного человека. В сфере по-става мы вновь сталкиваемся с "превращением" существа человека. Техника как свидетельство величия и власти челове- ка одновременно является и причиной его "падения" и порабощения. С одной стороны, должно казаться, что если человек репрезентирует все сущее, удостоверяет, обосновывает его, если все, предстающее человеку, существует постольку, поскольку оно пo-ставлено им, то человек снова и снова встречает лишь себя самого, представляет самого себя. Между тем на самом деле с самим собой, то есть со своим существом, человек сегодня как раз нигде уже не встречается. Человек настолько втянут в no-став, что не воспринимает его как обращенный к нему вызов, просматривает самого себя как захваченного этим вызовом, он уже никогда не может встретить среди предметов своего представления просто самого себя. Таким образом, критическую аргументацию X. в анализе новоевропейского субъекта можно свести к следующим положениям: 1) Прежде всего, это критика самореферентного субъекта, критика определенной привилегированной позиции абсолютного наблюдателя, собранной на фигуре субъекта. Господство субъекта в познании и культуре ведет к мышлению сущего вне бытийных основ, к антропологической стратегии, направленной на овладение сущим. В результате такого подхода мир становится "картиной мира", миром-объектом, системой, замкнутой в себе, которая дает исчисляемую меру всему сущему. 2) Втянутость субъекта в процесс представления, ситуация, когда он становится мерой всех вещей, приводит к фиксации и закреплению центрального, серединно-сопрягающего положения человека. Это ведет к господству антропоцентризма и к опасности антропологизации мира, к еще большему за-бытию бытия. 3) Мышление человека как центрального сущего оказывается парадоксальным образом втянуто в логику нигилизма. Человек в период господства техники сам становится частью поставляющего производства, превращаясь из господина сущего в беспредметный наличный материал. Свою задачу X. видит в том, чтобы "пробудить" человека от антропологического забытая. Это пробуждение должно освободить человека от власти субъекта, этой метафизической формы, претендующей на синтез всего сущего. Возможная "антропология" может быть только антропологией без субъекта. Еще в "Бытии и времени" X. пытался показать, что предназначение человека состоит в том, чтобы быть не независимым и центральным единством всех познавательных и ценностных возможностей, а "быть на земле", так как самым изначальным в человеке является его конечность: "... более изначальной, чем человек, является в нем конечность изначального существования". X. возвращается к осмыслению того, что человек живет на земле, и что не технически организованный мир определяет существо человека, а лишь то, от чего человек неотделим, куда он заброшен изначально - пространство самой жизни. Поздний период творчества X. также вращается в круге этих проблем. X. формулируется концепция мира "четверицы" (Geviert). Человеческое существование на земле определяют модусы повседневной жизни: строить (bauen), жить (wohnen), мыслить (denken). Человек существует и обретает себя как раз в границах этих модусов, а опыт пространственности человека развивается в поле игры божественного и смертного, земного и небесного, в пространственности мира "четверицы". X. выстраивает своеобразную топологию бытия (эта топология расходится с метафизическими приоритетами, при которых смысл человеческого существования искался вне земли, "почвы", основы - то есть в "высоте" (Бог) или "глубине" (глубины человеческого сознания, "самость"). X. пытается обнаружить смысл на "поверхности" и видит его как раз в принадлежности человека земле, почве, в его укорененности в мир "четверицы"), возможность которой определяется тем, что человек конечен, ограничен пространством и временем. Человек принадлежит пространству, он не просто "знает" о нем (подобно кантовским категориям пространства и времени как априорным формам чувственности), но сращен с ним, существует в нем. "При"-пространственность человека, по X., позволяет ему не быть ни господином пространства, ни его рабом, но принадлежать "власти священных пространств", пространств безвластия - принадлежать "почве", "земле", "основе". Сращенность человека с пространством осуществляет иную жизненную стратегию по отношению к миру и бытию - стратегию "близости". Подобное отношение отличается от стратегии представляющего в мире по-става, обладающего особым местонахождением в картине мира, берущим на себя функции Бога и желающим обладать божественным взглядом, видеть то, что невидимо, "захватывать" взглядом. Это стратегия от-даления, опосредования, пред-ставления. В противовес этому пространственность Dasein определяется не удаляющим взглядом, а близостью человека к бытию. "Близость" создает человеческий мир, а не образ или картину мира. Этот мир ацентричен - человек не занимает здесь господствующего центрального положения. Кроме того, этот мир беспредметный, который не нуждается в предметном соотнесении с сущим: "мир мирует" ("Welt weitet"). С другой стороны, этот мир получает свое бытие, начинает быть одновременно с существованием человека. Именно через этот мир, созданный чувством "близости", изначальной заброшенностью в пространство бытия, человек получает возможность связи с бытием, существования "вблизи" бытия. Мир "четверицы" (божественное-земное-небесное-смертное), о котором пишет X. в своих по- здних работах, в силу своего игрового существования (игра близи и дали, различий и сходств) дает пространству возможность быть открытым. Так как пространство вбирает в себя все события человеческого существования, то Geviert открывает и человека, то есть делает подлинным и свободным его существование. Мир "четверицы", где самую важную роль играет элемент "земли" (почвы, основы) с его ландшафтным и "провинциальным" (без центра) пространством "близи", формирует скрытый, не видимый, а слышимый, голос бытия, мир, в котором может и должен, по мнению X., строить, жить и мыслить постметафизический человек. Анализируя позднее творчество X., необходимо отметить как характеристики, связывающие его с метафизической традицией, так и особенности его мышления, позволяющие утверждать, что X. ставил своей задачей и пытался преодолеть границы метафизики: 1) С одной стороны, X. создается и разрабатывается своеобразная мифология языка и одновременно мифология человека. Миру мифа, по его мнению, принадлежит двойственное единство говорения и слушания, когда сам слушающий становится частью слушаемого (в результате процедуры вслушивания, внятия - "Horchen"), проникается гармоническим соответствием бытия и сказанного слова, и через слово приходит к бытию вещи, раскрывает сущее как оно есть. В этом мире человеку не столько отводится какая-то особая роль и определенный статус; здесь существо человека мыслится в мифологическом симбиозе языка и бытия. Язык, человека и бытие сближает необходимость, их изначальная взаимосвязь и взаимообусловленность, единство, которое является фундаментальной основой сущего. Мышление позднего X. мифично по своей природе, так как оно нацелено на то, чтобы всегда быть "позади" и "вне" времени истории, чтобы быть погруженным в бытие, в архаичные языки Древней Греции и Германии. Мифология X. является, по мнению большинства исследователей, консервативной политической утопией, лишающей человека будущего. Человек X. нацелен не на будущее, а на прошлое, на "истоки", "первоначало" как древнейшее древнего. С метафизикой связывает X. и внутренний "просвещенческий" оптимизм его проекта человека. X. полагает, что изначально человек принадлежит некоему естественному (истинному) природному состоянию. Это состояние, по мысли X., характеризуется изначальной захваченностью человека бытием, его втянутостью в бытие, их взаимосвязанностью и взаимонеобходимостью, которые выражаются в термине Dasein - бытие-вот, нахождение в "просвете бытия". Отрицанием и разрушением этого "невинного" состояния выступает, согласно X., история западноевропейского мира, развитие цивилизации. Для преодоления этого "греховного" положения современной культуры X. не предлагает снова "вернуться в пещеры". Он строит проект приобщения к бытию через язык (слово) искусства. Сам факт построения этого проекта уже свидетельствует о внутреннем оптимизме и желании подняться над предрассудками эпохи метафизики. X. пытается встать на позицию надвременного абсолютного наблюдателя, который в силу своей внеисторичности обладает свободой, независимостью и объективностью суждения, а, следовательно, и истинным "знанием". С одной стороны, X. критикует подобную позицию Декарта и всех представителей метафизики, но с другой, он сам постоянно оказывается влеком идеей очистить человека от социальности. То царство неподлинности, которое отвергает философ, мир das Man, мир усредненности, всеобщности, анонимности, мир повседневности и есть, по сути, та единственная реальность, которой обладает человек. Это то социальное, историческое, обусловленное местом и временем, эпохой, положение человека, та ситуация, в которую он изначально заброшен. Дискредитация таких модусов человеческого существования как болтовня, двусмысленность, любопытство, которые являются неизбежными элементами данной эпохи, общая критика и отрицание повседневности, профанного мира Man ведет к отрицанию историчности человека. В растворении человека в непреходящей, априорной истине бытия виден аналог (правда, вывернутый наизнанку) просвещенческого идеала внеисторичного субъекта. Человеку в обоих случаях удается узурпировать, захватить центральное место в пространстве истины. И если у X. человек (в отличие от Декарта) не является автономным и автореферентным, самодостаточным субъектом, то, в своей принадлежности к бытию, он все же получает санкцию на истинность (истина бытия состоит в том, что человек осознает свою изначальную принадлежность бытию) и на выстраивание ценностной иерархии по отношению к самому себе как части этой истины. С другой стороны, X. принадлежит к постметафизическим философам, "новым философам" - провокаторам. Можно согласиться с Фуко В том, что X. является одним из тех, кто невольно санкционировал идею "смерти субъекта" и "смерти человека", так, например, в том же анализе das Man X. дает, пожалуй, самое точное описание современного существования как мира, так и человека. По мысли X., современность захвачена озабоченностью настоящим. Основная черта подобной заботы - это нацеленность жизни, сознания и т.д. в практически-деятельных и теоретических моментах на наличные предметы, на преобразование мира. Эта нацеленность анонимна и безлика, таким образом, и современный мир становится безличным к анонимным. В нем нет и не может быть субъектов действия, здесь никто ничего не решает и поэтому не несет никакой ответственности. В современном мире Man происходит отказ, точнее, исчезновение свободы, все строится на желании стать "как все", на практике отчуждения. В этом мире все - "другие", даже по отношению к самому себе человек является "другим"; личность умирает, индивидуальность растворяется в усредненности язык. X. нигде не давал полной и исчерпывающей характеристики языка метафизики со всеми необходимыми академическими выкладками. Однако можно выделить следующие признаки языка метафизики: 1. Прежде всего это субъект-объектная структура языка метафизики. Поздний X. обнаруживает, что древнегреческий язык досократиков, мифология Древней Германии, восточные языки (древнекитайский и японский) существенно отличаются от современных западноевропейских языков тем, что они не строятся на основе субъект-предикатной формы выражения. Подобная структура выражения, характерная для западноевропейских языков, получает свое начало, по мнению философа, который здесь полностью согласен с Ницше, с антропологического поворота Сократа. Субъект-объектная структура мира, понятийно оформленная Платоном, разрушает синкретический, мифологичный мир и производит западное мышление, которое как раз и опирается на структуру Субъект (активное, центральное, творческое начало) и Объект (пассивное, нетворческое, периферийное); в языке эта структура получает свое закрепление в субъект-предикатной форме предложения. Полное оформление субъект-предикатной формы выражения мы обнаруживаем в формальной логике Аристотеля с его силлогистикой, правилами вывода, которые представляют собой своеобразный прототип синтаксиса и пунктуации современного языка. Грамматика и логика подчиняют себе язык. 2. Следующая характеристика языка метафизики - господствующая в нем корреспондентная (референциальная) теория значения. Хотя X. и не актуализировал проблему знака и значения в своем позднем творчестве, в его работах явно присутствует критика корреспондентной (референциальной) теории значения. Буквы указывают на звуки, звуки - на душевные переживания, а душевные переживания указывают на вещи, предметы, которые так или иначе затрагивают нас. Язык (речь, но в особенности письмо) предстает "слепком" реальности. Слова относят нас к вещам и предметам; у означающего всегда есть конкретное означаемое. 3. Превращение человека в субъект познания, оформление субъективности приводит к тому, что человек становится также и субъектом языка. Следующая особенность языка метафизики: метафизика считает, что человек - автор, ответственный субъект языка, он свободно манипулирует словами, придавая им значение и смысл на свой вкус; язык же представляет собой лишь средство передачи мыслей, послушное орудие в руках человека, способ передачи информации. Это - субъективность языка, точнее, антропологизация языка. "Мы, - пишет X., - обычно осмысливаем язык из его соответствия сущности человека, представляемой как animal rationale, т. е. как единство тела-души-духа". Это телесно-духовное истолкование языка. Антропологизация языка приводит к тому, что язык понимается как создание человека, как пассивное орудие для выражения человеческих мыслей и желаний. Подобное трактование языка лишь как средства передачи мыслей является следствием понимания языка как посредника, как связующего звена между двумя совершенно автономными и независимыми сферами: миром реальности и миром сознания, мышления. 4. Сущность метафизического взгляда на мир, на язык X. определяет также с помощью понятия (Ge-stell). Постав - это метод пред-ставления всего противостоящего субъекту как состоящего-в-наличии. Не как объект, предмет, который независим от субъекта, самостоятелен, но как "наличный материал", целиком определяемый субъектом и рассматриваемый только с точки зрения "потребления", использования, утилитаристиски, в качестве средства, не имеющего самостоятельного значения. Таким образом, пассивный материал - слова и выражения языка - используются активным субъектом в качестве послушного средства передачи информации. Господство Постава в языке превращает последний в производство. Язык заражен процессом всеохватывающего изготовления. Как и во всяком производстве, где человек является отчужденным от труда, переставая даже быть самостоятельным субъектом деятельности, человек-говорящий также является отчужденным от языка, в принципе не "знающим", что такое язык и кто говорит на языке. 5. Одной из особенностей современного языка является его идеологическая ангажированность (впервые появляется тема языка как мощного орудия власти). Язык представляет собой не только мощное орудие власти правящей элиты, его надо рассматривать гораздо шире: язык, особенно публичный язык массовой информации исподволь выражает принципы самой метафизики, те скрытые, незаметные основания, на которых строится вся западная культура, которые, будучи исторически установленными, выдаются за природные, за естественное положение дел. Метафизический язык и своей структурой, и своей наце- ленностью на однозначность, монологизм, строгость в математическом смысле представляет собой продукт социализации человека, призванный обучить человека, внушить ему и постоянно закреплять нормы морали и соответственные программы и правила поведения. (Язык - это власть). Таким образом, язык не предстает как нечто не зависящее от социальной реальности; язык оказывается вписан в структуру господствующего мировоззрения, оказывается поставлен на службу той или иной идеологии. 6. Следующая рубрика, которую можно выделить в хайдеггеровском анализе языка метафизики, - диктатура публичности. Язык метафизики это язык профанный, по мнению X., который пожирает инфляция и девальвация слов, включенный в логику нигилизма. Язык диктатуры общественного мнения находится в рабстве у публичности, которое, в свою очередь, вырастает из господства субъективности. Кроме того, язык современной культуры обладает большим процентом "шумовых" наслоений, то есть тех текстовых кусков, которые оказываются пустыми, где в принципе не сообщается ничего нового ни в смысле информации, ни в смысле работы мышления. X. называет это "бездумием", "болтовней" современного языка. 7. Следующий пункт, который разбирает философ, - претензия языка метафизики на естественность. Еще до X. звучала критика формализованного языка. В противовес современному языку культуры выдвигалось понятие так называемого "естественного языка", которым человек пользовался, якобы, задолго до начала логики, техники и других следствий господства разума. Это первичное состояние невинности в языке характеризовалось и определялось как состояние вне-истории, состояние праязыка не-подвластного формализации: в языке мифа еще нет субъекта и объекта, грамматики, формальной логики. "Естественный язык" трактуется как "естественное состояние". X. категорически возражает против так называемого естественного языка, всякий язык историчен, в том числе и так называемый естественный: "Нет никакого естественного языка такого рода, чтобы он был языком неисторической, естественным образом наличной человеческой природы. Всякий язык историчен, даже там, где человек не приобщился к историографии в новоевропейском смысле... Язык как информация тоже не язык в себе; он историчен сообразно смыслу и ограниченности нынешней эпохи". Для X. такое понимание естественности языка как неисторичности совершенно неприемлемо. Более того, в подобном разделении языка на естественный и формализованный X. обнаруживает двусмысленность, поскольку, с одной стороны, сам формализованный язык метафизики пытается выдать себя за естественный, а так называемый естественный язык определяется лишь как неформализованный, то есть непосредственно парадоксальным образом пытается вывести себя из формализованного языка, показывая тем самым свою зависимость и предрасположенность к формализации; этот парадокс показывает, на самом деле, изначальную сращенность того разделения на формализованный и естественный языки, которое пытались провести исследователи до X. Проанализировав вышеобозначенные характеристики, X. выставляет свой диагноз языку современной культуры: "Упадок языка, о котором в последнее время так много и порядком уже запоздало говорят, есть при всем том не причина, а уже следствие того, что язык под господством новоевропейской метафизики субъективности почти неостановимо выпадает из своей стихии. Язык все еще не выдает нам своей сути: того, что он дом истины Бытия...". Критический анализ языка метафизики представляет собой только первый шаг деструкции, где обнаруживаются предельные основания метафизики. Вторым шагом деструкции является выход к основаниям самого бытия и к пониманию сути самого языка: путь к языку. X. задает вопрос: "требуется ли вообще какой-то путь к языку?" Ведь язык - это основное "свойство" человека как социального существа, то, что отличает его от мира природы. Человек не был бы человеком, если бы ему было отказано в том, чтобы говорить. Сущность человека покоится в языке... человек существует прежде всего в языке и при языке. Однако такое пребывание в языке не является гарантом осознания сути самого языка. Существо языка остается скрытым в процессе повседневного использования языка как средства передачи информации. Суть языка остается скрытой. Таким образом, "путь к языку" - это путь к пониманию подлинной сущности языка и, одновременно, путь от языка метафизики к "формированию" этого подлинного языка. Как же осуществляется возвращение к подлинному языку? Основной тезис X.: язык - это самостоятельная сила; язык говорит сам, самовластно. Из этого следуют и требования, предъявляемые X. к человеку: во-первых, молчать и позволить говорить самому языку, а через него и самому бытию; во-вторых, слушать, что говорит сам язык, и услышать, что было сказано. X. дает практические требования к изменению языка, сформулировав их как молчание, уместность речи, предпочтение слушания говорению, перечеркивание и разбиение на письме. В противовес многословию метафизического языка, X. выдвигает для бытийного языка требования уместности говорения. Право говорить необходимо заслужить. И таким "чистилищем" мысли и языка оказывается молчание. Причем, молчание оказывается не неким негативным отсутствием, а явлением позитивным и продуктивным. Молчание это не простое отрицание говорения, последнее вовсе не является источником молчания. По X., молчание имеет онтологический статус в качестве аутентичной бытийной речи, оно уже всегда есть наш ответ на вопрошание о сущности языка, только оно, молчание, и отсылает нас к языку. X. обнаруживает язык бытия именно в молчании, которому, по его мнению, всегда удается избежать формализации. Суть бытийного языка заключается в его молчаливости, его неподвластности искушениям актуализированной речи. В молчании присутствует малое, но необходимое: основа (глубинная связь с бытием) и свобода (молчание - язык намеков, недосказанного, где нет никакой замкнутости и однозначности). Какие же "функции" выполняет феномен молчания? Молчание выступает в виде антитезы "захлебывающему многословию" современного языка, где слово теряет свою ценность, постоянно девальвируется. Молчание позволяет избежать инфляции языка, сохранить существующий аутентичный смысл Слова: по X., "...чтобы человек мог, однако, снова оказаться вблизи бытия, он должен сперва научиться существовать на безымянном просторе. Он должен одинаково ясно увидеть и соблазн публичности, и немощь приватности. Человек должен, прежде чем говорить, снова открыться для требования бытия с риском того, что ему мало или редко что удастся говорить в ответ на это требование. Только так слову снова будет подарена драгоценность его существа, а человеку - кров для обитания в истине бытия". Молчание "собирает" человека для мысли. Молчание выступает средством очищения от публичности языка, научает ответственности за сказанное и собирает для самой мысли. Молчание выступает радикальным отказом от языка как предмета представления, продукта производства в виде письменного текста или сказанного слова, всего того, что поневоле должно погрузить в мир анонимности, зараженной метафизичностью. Молчание является для X. последней опорой и надеждой на обретение нового подлинного языка бытия. Молчание это и есть язык бытия. Оно не просто выступает "мостом" для подлинного бытийного языка. В какой-то степени оно и представляет собой этот подлинный бытийный язык. Вторым шагом на пути к подлинному языку выступает слушание. Приоритет слушания перед говорением вытекает из теории X.: говорит сам язык, самовластно. Хайдеггеровское выражение скорее показывает, что возможность самого человеческого языка заложена не в монологической способности человека продуцировать осмысленные предложения, а в способности человеческого уха собирать и подхватывать все игровые возможности языка, которые в нем изначально присутствуют. Приоритет слушания и сам орган слуха - ухо - позволяет услышать, приблизиться к самой основе основ - смыслу бытия и смыслу языка, что для X. неотделимо друг от друга. Цель всей философии X. заключается в том, чтобы сквозь мир явлений пробраться к сути, к глубинным основаниям. По отношению к языку X. тоже пытается отбросить мир явлений языка, его социальных и культурных наслоений и обратиться к сути самого языка. По мнению X., человек, чтобы приобщиться к внутреннему строению вещи, к сущности сущего и таким образом обрести самого себя в пространстве истины бытия, должен принадлежать языку, раствориться в языке, отбросив свое собственное "Я", должен "собраться", "насторожить слух", сосредоточить все внимание на слушаемом и оказаться частью слушаемого, самому стать слухом. Процесс вслушивания невозможен в мире принуждения, господства закона и информации, которые царят в сферах науки, техники, современного искусства, всей современной культуры. Поэтому "вслушивание" (Horchen) погружается в безвластную гармонию Греции или в поэзию (музыку, живопись), которые еще существуют без принуждения. Именно через поэзию немецких романтиков (Новалиса, Э.Мерике, Гельдерлина), стихи Георге и Рильке, живопись Ван-Гога, через мышление Анаксимандра, Гераклита, Парменида, неподвластных информационному давлению и стратегии постава, еще можно услышать, согласно X., голос самого бытия, ибо слово в поэтическом дается самому языку, самому бытию. Возвращение человека к подлинному существованию, к подлинному языку происходит посредством вслушивания-говорения и подводит к требованию изменения самого языка, умению правильно слушать и правильно говорить, слышать то, что скрыто за пеленой наслоений. Вслед за молчанием и вслушиванием, X. выдвигается требование уместности и правильности речи. Прежде, чем говорить, надо знать, что говорить, как говорить и когда говорить. Наметив, таким образом, принципы и правила правильного обращения с языком, X. ставит своей следующей задачей поиск тех характеристик, которые бы позволили понять существо языка. Практически во всех поздних работах X. "определяет" подлинный язык, негативно, "от противного", противопоставляя его языку метафизики. По его мысли, бытийный язык должен быть противоположен неподлинному языку информации. Он не должен выступать инструментом подавления, власти, он не имеет логической структуры: нет разделения на субъект и объект, не работает предикативная логика, нет ни синтаксиса, ни пунктуации. Власть грамматики разрушена. На этом языке не говорят, не пишут, он не является средством передачи информации, он вообще не репрезентируется в текстах. Невозможно дать никаких позитивных характеристик этому образованию, можно указать лишь то, чем этот язык не является. Косвенным образом все указывает на то, что язык бытия - это молчание бытия. Однако это не совсем так. Молчание является в языковой концепции X. неким идеальным объектом подлинного языка. В представлении X. подлинный язык выступает, с одной стороны, языком молчания, не репрезентируясь в текстах современной культуры, но, с другой стороны, бытийный язык это все же язык, который "просвечивает" сквозь любой текст метафизики. Если попытаться собрать воедино все разрозненные "позитивные" характеристики подлинного языка, которые вкраплены в работы позднего X., о подлинном языке можно сказать следующее: 1. Прежде всего под Языком подразумевается речь: "язык сам вплел нас в говорение", "Язык - это "язык", исходящее из уст". Несомненно, что существует внутренняя связь речи и бытия. Речь, слово, говорение возникает из ничего, из пустоты, туда же, в молчание, слово и погружается, когда речь прекращается. Речь невидима, противоположна "наличности", неуловима, импульсивна, эмоциональна, мелодична и поэтична (то есть противоположна техничности), таинственно само рождение устного слова. Говоря о речи легче сохранить иллюзию подлинности, невключенности в механизм производства, которым так явно заражено письмо. По X., существует некая внутренняя связь между речью и молчанием, с одной стороны, и бытием и ничто, с другой стороны. Но язык это не всякая речь. Существует различие между двумя процессами: говорить что-то и сказать что-то: "Сказать и говорить - не одно и то же. Человек может говорить; говорит без конца, но так ничего и не сказал. Другой, наоборот, молчит, он не говорит, но именно тем, что не говорит, может сказать многое". Таким образом, существо языка заключено в речи, в которой нечто "получает слово", то есть так или иначе выходит на свет, про-являет себя, объявляет, показывает: "С-казать - значит показать, об-явить, дать видеть, слышать". Итак, сущность языка X. видит в с-казе, казе. 2. Какая же это Речь? Простая и бедная. X. выставляет требование бедности (немногословности, молчаливости) подлинного языка в противовес многословности, "болтливости" и двусмысленности современного языка и требование простоты. В силу своей бытийной принадлежности и невовлеченности в процесс производства современной культуры, этот бедный и простой язык должен избегать всех искушений и ловушек языка метафизики: схоластики, словесного декора, украшательства, за которым так часто, по X., прячется пустота и отсутствие мысли. "Получить бедный ответ" - это, по X., обнаружить тот необходимый минимум, который относит нас к самой сути мира (вещей, человека, языка), сфере незыблемых оснований, непреходящего. 3. Еще одну характеристику подлинного языка X. показывает, анализируя текст Новалиса "Монолог": "Заглавие указывает на тайну языка: он говорит один и наедине с самим собой". Эти характеристики (простота, бедность и монолог языка) указывают на то, чем бытийный язык является на самом деле. Подобный язык можно назвать "языком диалекта и языком мифа". Подобное понимание языка как провинциального ландшафта, языка диалекта, основано на самой поздней концепции X., где человеческое существование рассматривается как мир "четверицы" (Geviert). Мир "четверицы", где самую важную роль играет элемент "земли" (почвы, основы), с его ландшафтным и "провинциальным" (без центра) пространством "близи" формирует скрытый, не видимый, а слышимый голос бытия, мир, в котором может и должен, по мнению X., строить, жить и мыслить постметафизический человек. Отсюда, и язык этого мира, с его характеристиками бедности, простоты, приоритета голоса перед взглядом и слуха перед голосом, провинциальности, язык праслов, корней, всей своей сутью принадлежащих "земле", основе, бытию. Отказ X. от так называемого языка "взгляда" и предпочтение им нового языка "слуха" позволяет избежать практически всех следствий метафизики. Суть языка можно сравнить с высшей точкой напряжения мышления" даосского мыслителя у-вэй, которое, с одной стороны, представляет собой "недеяние", полное выключение из мира действительности, активности, игнорирование внешнего, а с другой стороны, является высшим действием, где за внешним спокойствием, недеянием, молчанием скрывается огромная внутренняя концентрация сил и внимания. Так и с языком: при всей внешней лаконичности, простоте, бедности, даже молчаливости, "внутри" языка скрывается все его поэтическое богатство, которое наиболее полно сообщается в языке через намеки, "непрямые сообщения". 4. По X., все характеристики и требования бытийного языка возможно обнаружить в языке поэзии: "Язык не потому - поэзия, что в нем - прапоэзия, но поэзия потому пребывает в языке, что язык хранит изначальную сущность поэзии... истина направляет себя вовнутрь творения...", - говорил X. в одном из своих интервью. Именно язык поэзии остается невинным и наивным по отношению к современной культуре, неисчислимым рационально; в нем сохраняется образность мышления, метафоричность, где совершенно неприменимо референциальное истолкование языка, где властвует мир метафоры, многозначности слова. Метафора, по мнению X., изначально принадлежит поэтической сфере, первоистоку языка, где слово было открытым и многогранным. Действительно, для X. метафора, явля- ясь неотъемлемым свойством языка, показывает его мистическую сущность, изначальную онтологичность языка и человека. Однозначность слова, сужение его приходит с наукой и логикой. Подлинный язык, чтобы не существовать во власти рационально исчислимого и актуализированного, должен быть языком непрямых сообщений, намеков, по возможности невербальной коммуникацией. "Намек - основная черта слова... Намеки нас приближают к тому, от чего они неожиданно до нас доносятся". Намеки препятствуют образованию одного какого-нибудь понятия, в которое можно будет уложить суть языка, с другой же стороны, намек (метафоричность, неоднозначность) как внутренняя характеристика языка говорит об изначальной интерпретируемости, самоинтерпретируемости языка. Языку поэзии в философии позднего X. отводится роль обнаружения смысла бытия: "судьба мира дает о себе знать в поэзии", "высвобождение языка из-под грамматики на простор какой-то более исходной сущностной структуры препоручено мысли и поэзии". Под поэзией X. имеет в виду не поэзию как результат, как застывшее творение поэта или художника, а мысль и поэзию вместе, то есть поэтическое творчество, которое он называет "поэтическим мышлением", Dichten (не Dichtung - нем. "поэзия как результат, как поэтическое произведение"), а именно Dichten (нем. "поэзия как процесс сочинения, создания стихов и т.п."). Характеризуя в своих поздних работах мышление, мысль, X., прежде всего, имеет в виду именно поэтическое мышление и поэтическую мысль: "Мыслью осуществляется отношение бытия к человеческому существу. Мысль не создает и не разрабатывает это отношение. Она просто относит к бытию то, что дано ей самим бытием. От-ношение это состоит в том, что мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища. Их стража - осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке... Мысль... допускает бытию захватить себя, чтобы с-казать истину бытия". Поэтическое мышление не есть ни "чистое" мышление, принадлежащее лишь области теории, ни чисто практическое мышление. Поэзия и поэтическое мышление оказываются выше всех метафизических делений на теоретическое и практическое, они существуют до подобных разделений и противопоставлений; более того, именно в поэтическом мышлении и преодолеваются подобные оппозиции теоретическое-практическое, субъект-объект, поэт- читатель, молчание-речь и др. Поэтическое мышление не относится ни к теории, ни к практике. Оно имеет место прежде их различения. В понимании X. поэтическая мысль представляет собой память о бытии, она осмысливает бытие. Такая мысль не выдает никакого результата. Она не вызывает воздействий. Суть ее существования, отмечает X., в том, что "она допускает Бытию - быть". 5. Однако главное свойство поэзии и главное свойство языка вообще можно определить как "проектирование" будущего. Проектирование как свойство поэзии проявляет себя в набрасывании, загадывании будущего, таким образом не только участвуя в истории, но и непосредственно творя ее. Характеризуя хайдеггеровский стиль философствования, необходимо отметить его позитивную двусмысленность. Позитивность этой двусмысленности вытекает как из ее неустранимости, неизбежности, так и из ее диалектичности, ее роли стимула к мышлению. Позитивность двусмысленности, неоднозначности у X. обнаруживает свою связь с мышлением Ницше и затем продолжается в деконструкции Деррида, который именно X. и Ницше считал в равной степени родоначальниками философии провокации и риска. Амбивалентность терминов, которая постоянно присутствует в философии Деррида, обнаруживается и в терминологии X. Понятия X. двусмысленны в позитивном смысле: они амбивалентны, полисемичны. Так, например, совершенно спокойно уживаются борьба с "техникой" как символом мира производства, где правит механистичность, повторяемость, унифицирумость и одновременная механистичность и техничность языка самого X., которые неизбежно роднят его с этим критикуемым миром поставляющего производства. Наряду с претензией языка X. на поэтичность (некоторые статьи X. написаны в поэтической форме), в нем присутствует некая квази-поэтичность, которой свойственны искусственность и натянутость и которые отличают плохую, искусственную поэзию, не-поэзию, не-искусство от подлинных образцов последнего. Двусмысленность и проявляется в том, что претендуя на обнаружение подлинного языка (языка бытия, который и обнаруживается в языке "вечной", подлинной поэзии), поэтическое творчество самого X. нередко оказывается суррогатом поэзии. Основной характеристикой хайдеггеровских текстов является их строгая сознательная анонимность, которая вытаскивает философствование из антропологической, этической, эпистемологической и эстетической плоскости (на это и рассчитывает сам X.). Эта анонимность представляет собой радикальный ход, направленный против антропологизма. За анонимностью языка у X. можно обнаружить размывание, разрушение субъекта языка. Автор (философ) больше не является ответственным голосом, возвещающим сквозь ткань текста принадлежащие ему истины. X. указывает на то, что автор (мыслитель, поэт) не обладает более собственностью на язык. Язык (слово) становится самовластным, а автор как собственник языка "умирает". Через произведение искусства или мысли, по X., говорит сам язык или бытие как нечто лишенное индивидуальных человеческих характеристик. Личность, желания самого автора исчезают, автор превращается в "медиума", который не несет ответственности за написанное и не обладает собственностью на интерпретацию. При этом одновременно хайдеггеровская анонимность относит нас и к миру техничности, где все (от деталей техники до произведений искусства) поставлено на поток производства и широкого потребления и поэтому не имеет своего "лица", и именно поэтому анонимно. Анонимность и техничность хайдеггеровского языка - это неизбежная зараженность этим миром производства, свидетельствующая о том, что несмотря- на все ухищрения X. так и не удалось до конца преодолеть метафизичность языка мира das Man. И действительно, проповедуя, с одной стороны, простоту, бедность и поэтичность, как основные свойства языка, сам хайдеггеровский язык, с другой стороны, являет нам свою сложность, тяжеловесность, любовь к словесному декору и квази-поэтичность, которая пытается завуалировать изначальную техничность и механистичность хайдеггеровского языка и стиля. Характерной чертой хайдеггеровского языка является также его любовь к этимологии. Стратегия позднего X. состояла в этимологическом разборе (деструкции) слова, которое он разнимает на составные части, пытаясь добраться до истинного, изначального значения; философ пытается показать "историю" наслоения всех социальных смыслов и раскопать, восстановить забытый, стершийся аутентичный смысл слова. Аутентичный смысл слова понимается не как генетически, исторически первичный, а первичный в ином смысле: "искомыми является отнюдь не временная, не историческая, не генетическая, но смысловая "изначальность" слова: такое начало, которого, если угодно, никогда не было, но которое всегда есть, есть как "первоначально", как principium ("принцип"). Сам философ явно претендовал на создание и использование им совершенно нового языка, преодолевающего метафизичность обыденного человеческого языка. Обращение к поэзии было продиктовано еще и тем, что, по существующему до сих пор мнению, последняя является наименее ангажированным языком, наименее включенным в сеть политических, идеологических и других социальных доминаций. Среди мыслителей, на философское становление которых X. оказал влияние, его непосредственные последователи (Гадамер), его критики (Ясперс, Карнап, Хабермас, Адорно) и отталкивающиеся от его мышления философы (Сартр, Деррида, Бланшо, Глюксман, Рорти, Ш. Ширмахер, Аренд и др.). (См. также das Man, Событие.) В. H. Семенова... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976) — нем. философ, один из крупнейших мыслителей 20 в. В 1923— 1928 — проф. Марбургского ун-та, с 1928 по 194... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР         (Heidegger) Мартин (1889-1976) - нем. философ, представитель постгуссерлевскои феноменологии и экзистенциализма. Учился в лицеях и... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976) - немецкий философ, один из крупнейших мыслителей 20 в. Родился и воспитывался в небогатой трудовой католической семье. Такое происхождение в преимущественно протестантской Германии некоторые исследователи склонны рассматривать как сыгравшее принципиальную роль во всем философском становлении X. Принципиально неискоренимая провинциальность мышления, почвенничество, смесь католицизма с протестантизмом, критика метафизики, поиски идеального языка в языке мифа и диалекта традиционно увязываются с этими обстоятельствами жизни философа. Учился в гимназии иезуитов в Констанце, с 1909 в университете Фрайбурга слушал теологию, естественные науки, философию. Среди мыслителей, оказавших влияние на становление X. как философа, - Августин, Лютер, Кьеркегор, Гегель, Шеллинг, Ницше, Гуссерль. В 1915 X. окончил Фрайбургский университет и был зачислен приват-доцентом на философский факультет. Читал курсы лекций по логике. В 1914 X. опубликовал докторскую работу Учение о суждении в психологизме, в 1916 - диссертацию Учение о категориях и значении у Дунса Скота. После защиты диссертации - доцентура под руководством Риккерта и ассистирование у Гуссерля. К началу 1920-х X. документально и принципиально оформляет свой разрыв с католицизмом. В 1922, благодаря ходатайству Гуссерля, X. становится (после длительной борьбы за это место и двух отказов) экстраординарным профессором Марбургского университета. Гуссерль считает X. своим главным учеником и последователем. Гадамер слышит от Гуссерля в 1924 следующие слова: Феноменология - это я и Хайдеггер. Текст Бытия и времени (Sein und Zeit), основного труда первого периода творчества X., был написан уже в 1925. Сочинение выходит в свет в 1927 с посвящением Гуссерлю - с чувствами величайшего уважения и дружбы. Однако Гуссерль книгу не принял, более того, между Гуссерлем и X. постепенно наступает охлаждение. В 1933 X., воодушевленный национал-социалистическим движением, принимает пост ректора Фрайбургского университета; в мае 1933 вступает в члены Национал-социалистической рабочей партии (где официально остается до 1945). (Впрочем, надо отметить, что в принципе, идеология нацизма была в значительной мере созвучна самой философии X.: тема метафизики как судьбы европейской философии, темы Ничто, европейского нигилизма, элементы почвенничества, провинциализма, популизма (философия X., несмотря на ее внешнюю эзотеричность, была типично популистской), сам характер хайдеггеровского мышления и языка (властность, тоталитарность, императивная принудительность, жесткость, техничность, скрытая идеологичность, агрессивный антропоцентризм и своеобычный расизм) - все это в известном смысле роднит философию X. с национал-социалистической идеологией.) В этот период X. выступает за глубокую - в его понимании поистине революционную - реформу немецких университетов. Ректорская речь X. называлась Самоутверждение немецких университетов. Претензии X. к системе обучения в университетах были таковы: в них много бесполезной учености, псевдоэлитарности, науки разрозненны, обучение фрагментарно, давление религии и веры чрезвычайно велико. X. настаивал на том, чтобы академическая свобода была изгнана из немецких университетов, ибо эта свобода неподлинная, уничтожающая сам немецкий дух. Эта псевдосвобода означала, по X., преимущественно беспечность, произвольность намерений и склонностей, освобождение себя (то есть студентов) от каких-либо обязанностей в деле и досуге. Подлинное понимание свободы, считает X., должно включать в себя следующее: повинность, служение, обязательство. Свобода должна включать в себя, по мысли X., три составляющие служения: трудовую повинность, воинскую повинность и обязанность вносить духовный вклад в судьбу немецкого народа благодаря знанию. Тем не менее уже в 1934, тяготясь зависимостью от нацистской политики и идеологии, X. оставляет ректорство и целиком отдается преподаванию. Своеобразным компендиумом хайдеггеровского творчества 1930-х правомерно полагать Доклады по философии. О событии (1936-1938). X. разрабатывает (1936-1940) курс лекций и готовит ряд статей по творчеству Ницше, которые впоследствии составят два огромных тома (Ницше, 1961). Примечателен тот факт, что во времена своего ректорства, то есть с 1933 вплоть до начала 1935 X. вообще ничего не пишет. В этот период (до 1945) X. публикует текст курса лекций Основные проблемы феноменологии (1927), работу Кант и проблема метафизики (1929), Гельдерлин и сущность поэзии (1937), Учение Платона об истине (1942), Сущность истины (1943) и др. После войны, весной 1945 в рамках процессов по делам нацистов и их пособников создается специальная комиссия, расследующая связи X. с нацистами. Приговор: отстранение X. от преподавательской деятельности во Фрайбурге будет сопровождено временным запретом преподавать вообще где бы то ни было в Германии. Решающую роль в том, что X. не предстал перед более строгим судом, сыграло то обстоятельство, что за него заступаются его выдающиеся современники. X. переживает несколько чрезвычайно тяжелых для него лет. С 1949 X. вновь начинает выступать перед публикой - сначала в клубах: 1949-1950, клуб в Бремене, доклады Кто есть Заратустра?, Закон основания. Начиная с 1951, во Фрайбургском университете и Баварской академии изящных искусств X. ожидает настоящий триумф. С 1951 X. вновь возвращается к преподаванию: читает курс Что называется мышлением?, ведет семинары по Гераклиту, Пармениду, Гегелю, Канту (во Франции), по феноменологии Гуссерля. Основные сочинения X. этого периода: Неторные тропы: (1950, сборник: серия докладов Исток художественного творения, 1935-1936, Время картины мира, 1938, статьи Гегелевское понятие опыта, 1942-1943, Слова Ницше Бог мертв, 1947, Зачем поэт, 1946, Изречение Анаксимандра, 1946 и др.), На пути к языку (1959, включает доклады: Язык, 1950, Из разговора о языке, 1953-1954, Путь к языку, 1959), Вехи на пути (1967, были включены работы: Замечания к Психологии мировоззрений Карла Ясперса, 1919-1921, доклад Феноменология и теология, 1927, лекция Что такое метафизика, 1929 и примыкающие к ней Послесловие, 1943 и Введение, 1949; трактат О сущности основания, 1929; доклад О сущности истины, 1930, Письмо о гуманизме, 1946, К вопросу о бытии, 1955) и др. С 1973 X. начал готовить полное собрание своих сочинений, которое в конечном итоге составило около 100 томов. Библиография работ о X. насчитывает десятки тысяч наименований. Итак, с 1930 в мышлении X. наступает перелом: эпоха Поворота (die Kehre); тематика его творчества (в сравнении с идеями труда Бытие и время) существенно изменила свои акценты. Известный исследователь У.Ричардсон говорит о раннем X. первом и позднем X. втором как о двух совер- шенно разных фигурах, которые и разделяет поворот. Аналогичной точки зрения придерживались Бланшо, Деррида и другие, интерпретирующие поворот X. в постструктуралистском смысле - как поворот лингвистический. С другой стороны, Рикер считал, что уже введение в Бытие и время содержит в себе все основные направления мышления позднего X. и никакого радикального разрыва между ранним и поздним X. нет. Тем не менее существует определенное различие в расстановке акцентов в ранний и в поздний период работы X. С 1930-х годов в творчестве X. появляются новые темы, а старые проблемы переформулируются в новом ключе: все более явно формулируются проблемы техники, науки, языка; X. подвергает переинтерпретации чуть ли не всю историю философии, дает новые характеристики практически всем философам и предшествующим ему мыслителям. Основную цель своего творчества X. по-прежнему видит в обнаружении смысла бытия, но в поздний период эти задачи он пытается решать уже не при помощи аналитики конкретного человеческого существования, а опираясь на деструкцию метафизики. Последняя выливается в деструкцию языка метафизики и попытки его преодоления. X. обнаруживает неразрывную и изначальную связь языка, бытия и человеческого существования. До 1930 X. отождествлял переживание временности с острым чувством личностного начала. После 1930 он отказывается от такого отождествления. Из произведений X. исчезают такие понятия, как ужас, решимость, совесть, вина, бытие-к-смерти, забота, самость и другие - то есть понятия, которые выражали духовный опыт самой личности, чувствующей свою неповторимость, однократность своего бытия и свою конечность. На смену этим понятиям, которые выражали экзистенциальную, личностно-этическую реальность (что связывало X. с ранним христианством и протестантским миросозерцанием), приходят понятия мифологически-космического порядка: бытие, ничто, сокрытое, открытое, основа, безосновное, земное, небесное, человеческое, божественное. Христиански-этическое мироощущение X. уступает место эстетически-языческому. У X. меняются философские кумиры: интерес X. к Кьеркегору сменяется интересом к Ницше и Гёльдерлину, а занятия Августином и апостолом Павлом - изучением философии досократиков. Систематическая форма философствования, которая присутствовала в раннем творчестве X., заменяется эссеистски-афористической, философские понятия сменяются намеком, сказанное - несказанным и недосказанным. В стремлении X. найти смысл бытия и смысл человеческого существования язык становится главной и единственной силой, а тема языка становится основной в его позднем творчестве, даже темы челове- ка, науки, техники и искусства переформулируются в понятиях языка, привязываются к этой проблематике. Понимая язык не лингвистически (как замкнутую автономную систему знаков, действующую но своим собственным, независимым от внешней реальности законам), а онтологически, обнаруживая в словах языка глубокую изначальную бытийную основу, X., по существу, сращивает язык и бытие, обнаруживает их изначальное единство, взаимосвязь и взаимозависимость. Тема языка в фундаментальной онтологии занимает ничуть не менее важное место, чем тема бытия, традиционно считающаяся главной в философии X. В позднем же творчестве X. тема бытия приглушается, в то время как тема языка доминирует. Это доминирование языковой проблематики объясняется следующим: 1) В поздней философии X. наиболее отчетливо прослеживается та позитивная негативность, при помощи которой и ведется обнаружение смысла бытия. Речь идет о деструкции, методе, который позволяет проникнуть сквозь явления метафизики к предельным основаниям, причем не только к основаниям самой метафизики, но одновременно и к основаниям бытия. Для X. очевидно, что деструкция метафизики - это одновременно и прежде всего деструкция языка метафизики: метафизические принципы прежде всего закреплены в языковых процедурах. Так, например, субъект-объектная структура мира, берущая свое начало от Платона, в языке закреплена в субъект-предикатной структуре выражения. Анализ текстов и языка предшествующей философии позволяет X. выделить основные характеристики мышления метафизики и основные признаки языка метафизики. Гадамер в статье, посвященной анализу лекции Что такое метафизика? отмечает, что видя своей целью преодоление метафизики, X. ставит по существу вопрос о языке метафизики, до-спрашивает язык метафизики; точнее, сам язык метафизики ставит себя под вопрос. Язык (тексты предшествующих мыслителей) является единственным полем деструкции, и его анализ является единственным способом обнаружения смысла бытия. 2) Отрекаясь от неподлинного метафизического языка, модусы которого (болтовня, двусмысленность, любопытство) X. рассматривал в Бытии и времени, философ пытается обнаружить аутентичные характеристики языка: его жизнь вне разделения на теоретическое и практическое, где не существует субъект-объектного противопоставления; метафоричность и поэтичность. X. обращался к языкам дометафизических (мифологических) обществ: древней Германии, древней Греции, к языку поэзии (в широком смысле слова, включающего в себя весь язык искусства) как наименее технизированным, менее всего метафизичным сферам человеческой культуры. X. понимает подлинный язык не как лингвистиче- ское или историческое образование; язык, по X., обладает онтологическим статусом (X. даже пытается выявить предельные основания языка: неизменные, аутентичные, бытийные слова); язык напрямую связан с бытием, существует изначальная принадлежность слова бытию. Более того, бытие как самое неуловимое (бытие в отличие от сущего не поддается предметному схватыванию), только и дает о себе знать, просвечивает сквозь язык. Именно поэтому X. называет язык домом бытия. Язык и проблемы языка приобретают решающее значение во всем последующем творчестве X. Язык - это то пространство, где бытие чувствует себя в безопасности; язык это ближайшее. Именно как ближайшее, как самораскрытие бытия язык приобретает в творчестве позднего X. основное звучание. 3) По X., онтологическая характеристика языка говорит о его самовластности. Язык не представляет собой человеческое установление с его грамматической структурой субъект - объект, с его субъективизмом Я. Язык - это самостоятельная сила; не человек говорит на языке, говорит сам язык, самовластно, а через него и само бытие. Таким образом, язык, по X., это и дом бытия, и кров, жилище самого человека, и самостоятельная смыслопорождающая сила, и единственное пространство, где обитает истина бытия. Язык становится главной темой творчества позднего X., которого справедливо называют не только философом бытия, но, наравне с этим, и философом языка: согласно X., все пути мысли более или менее ощутимым образом загадочно ведут через язык. Весь поздний X., чем бы он ни занимался: статусом и сущностью человеческого существования, философией ли техники, анализом ли науки, европейского нигилизма, проблемами искусства и истины, всегда, постоянно и прежде всего обращается к проблемам языка, всегда прежде всего рассматривает данные области, сферы исследования в связи с языковыми проблемами. X., по сути, дела стал родоначальником этой новой уникальной стратегии, которую затем подхватил Деррида. Оценивая хайдеггеровский стиль философствования, правомерно вспомнить слова Деррида, который оценивал мышление X. как переходное, как одновременно и радикальное, и метафизическое: текст Хайдеггера для меня чрезвычайно важен, он составляет прорыв небывалый, необратимый и пока еще далеко не использованный во всех его критических ресурсах. С другой же стороны, Деррида отмечал: ...в хайдеггеровском тексте, который, как и всякий другой, неоднороден, дискретен, не везде на высоте наибольшей силы и всех последствий его вопросов, я пытаюсь распознать признаки принадлежности к метафизике и к тому, что он называет онто-теология.... Эта метафизичность хайдеггеровского языка проявлялась и в его политической и идеологической ан- гажированности. Сам философ явно претендовал на создание и использование им совершенно нового языка, преодолевающего метафизичность обыденного человеческого языка. Обращение позднего X. к языку поэзии было продиктовано тем, что, по существующему до сих пор мнению, последняя является наименее ангажированным языком, наименее включенным в сеть политических, идеологических и других социальных доминаций. Анализируя словарь философии X., некоторые исследователи, в частности, П.Гэй в своем исследовании по культуре нацизма, отмечают, что в словаре типичных хайдеггеровских философских идиолектов - таких, как сущность бытия (Wesen des Seins); человеческое существование (menschlisches Dasein); воля к существованию (Wesenwille) - нашел свое отражение типичный словарь нацистской идеологической пропаганды, разработанный в речах Геббельса. Схожесть этих словарей заключается в их экстремальности, тираничности и закрытости; в их диктатуре и претензии на истинность в последней инстанции. Другие авторы (французские исследователи Ф.Федье, А.Патри, Ф.Бонди и другие) не согласны с этой точкой зрения. По их мнению, существует различие между жизнью философа, критическим осмыслением реальных фактов его биографии и текстуальной герменевтикой, критическим осмыслением его философии. Тем не менее в своей книге Политическая онтология Мартина Хайдеггера Бурдье, анализируя хайдеггеровский конформизм, называет весь стиль его мышления консервативной революцией, стратегией, которая состоит в том, чтобы прыгнуть в огонь, не сгорев при этом; изменить все, не изменив ничего.... С другой стороны, тот же Бурдье считает, что X. обладал редким полифоническим даром, который позволил ему связать проблемы политической и философской сфер и выразить их более радикальным способом, чем кто-либо до него. Язык философии X. представлял собой парадоксальный сплав закрытого для непосвященных священного языка поэзии типа поэзии Ш.Георге, академического и рационалистического языка неокантианства и, наконец, языка консервативной революции. Анализируя проблему человеческого бытия X. признавал, что человек существовал не всегда. До Сократа, который знаменует собой так называемый гуманистический поворот, в учениях Гераклита, Парменида, Анаксимандра присутствуют лишь размышления о бытии; все принадлежит бытию. По их представлениям, человек есть равноправная часть (наряду с другими) бытия, он со-принадлежен, растворен в бытии. Источником краха подобного мышления, основных принципов античной мифологии и философии выступило, по X., мышление Платона. Следствием этого явилось размывание бытия, изменение существа истины, рождение ценности и урод- ливого теоретического человека. X. отмечает, что следствием этого явилось расщепление человеческого существа на дух и тело, а в теоретическом плане - раскол мира на субъект и объект. В своей статье Учение Платона об истине (1930) X. показывает, как такая метафизическая установка изменяет существо целостного досократовского человека, способствуя появлению западноевропейского субъекта. X. видит двойственность понимания истины у Платона в следующем: с одной стороны, истина предстает как алетейя, непотаенность. Путь, который должен привести человека к свету истины (способствовать изменению всего человека в его существе) есть образование, пайдейя. С другой стороны, обнаруживается совершенно иное понимание истины. X. замечает, что у Платона непотаенное заранее уже понимается как воспринятое при восприятии идеи, как узнанное в познании. Истиной теперь является цель познания, идея идей: Алетейя попадает в упряжку идеи... существо истины утрачивает непотаенность как свою основную черту... истина превращается в правильность восприятия и высказывания. В этом изменении существа истины происходит одновременно смена места истины. Как непотаенность она есть еще основная черта самого сущего. Как правильность взгляда, однако, она становится характеристикой человеческого отношения к существующему. Таким образом, истина приобретает характер гуманистической ценности, более того, моральной ценности (идея добра). Установлением этой истины как ценности занимается западный человек. X. подтверждает это цитатами из истории западной метафизики: истина в собственном смысле находится в человеческом или божественном рассудке (Фома Аквинский), истина или ложь в собственном смысле не могут быть нигде, кроме как в рассудке (Декарт). Задолго до Декарта человек Платона получает свое существование в качестве субъекта представления. Вещь, явление, событие имеют место, обладают бытием только если они истинны, то есть удостоверены субъектом представления. Уже у Платона человек предстает обеспечивающим существование субъектом познания, тем сущим, на котором основывается все иное сущее. Платон, по X., оказывается обеспокоен заботой о человечности и о позиции человека среди сущего: Начала метафизики в мысли Платона есть одновременно начало гуманизма; это слово здесь пусть будет существенным и потому осмысленным в самом широком значении. Соответственно, гуманизм означает тот смыкающийся с началом, развертыванием и концом метафизики процесс, что человек в разных аспектах, но каждый раз со своего ведома выдвигается в середину сущего, без того чтобы быть тем самым уже и верховным сущим. Итак, человек рождается при разложении древ- негреческого со-мышления с бытием; создателями человека становятся фигуры Сократа и Платона. Но по настоящему, по мысли X., оформление субъекта происходит в Новое время у Декарта. Секуляризация 17 в. вырывает человека из его внутренних связей с миром, которые были достаточно прочными в Средние века. Для человека Нового времени достоверным является не мир, не благо, не Бог, а лишь он сам. Свобода, добытая человеком Нового времени в мышлении и в науке, вынуждает его опираться лишь на самого себя, быть уверенным, удостоверенным лишь в самом себе. Эта ситуация описывается тезисом Декарта ego cogito, ergo sum, мыслю, следовательно, существую. Из этого положения следует: 1) cogito ergo sum означает, что всякое сознание вещей и сущего в целом возводится к самосознанию человеческого субъекта как непоколебимому основанию всякой достоверности. Всякое знание, всякая истина восходит к самодостоверности человека. Человек сам собственными средствами удостоверивается и обеспечивает себя, захватывает центральное место посреди сущего, и в силу своего господствующего положения задает антропологическое понимание сущего. Антропологическая мысль требует, чтобы мир был истолкован по образу человека, который должен стать и становится мерой всех вещей. Всякое сущее является таковым лишь в силу того, что оно удостоверяется и очеловечивается человеком. Таким образом, по мысли X., в тезисе Декарта прежде всего выражается первостепенная роль человеческого Я и тем самым новое привилегированное центральное положение человека, представляющего собой то сущее, в котором бытие наиболее достоверно и является основой всякой истины и знания. 2) Декарт изменяет не только положение, но и существо человека. Древнегреческий человек определяется своей принадлежностью к истине сущего, человеческая сущность всегда в своем бытии опирается на эту надежность. Средние века трактуют человека как творение Бога. Именно потому, что все сотворено личным Богом-творцом, им хранимо и направляемо, оно (сущее, человек) и получает смысл и ценность своего существования. Достоверность такого вторичного образования как человек обеспечивалась достоверностью Бога. В Новое время человек становится субъектом. Sub-iektum означает под-лежащее, лежащее в основе, само собою заранее уже предлежащее. Sub-iektum - это то, что всегда уже лежит в основе сущего и служит этому сущему основанием. Subjekt дает санкцию всякому человеческому намерению, он само-обеспечивает человека. Кроме этого, субъект в качестве первой высшей истины удостоверивает и все сущее в целом. Действительность определяется как объективность, как совокупность объектов, как то, что понимается через субъекта и для него. Действитель- ность, чтобы получить право на существование, должна выступить и выступает в качестве предметного, в качестве объекта, предстоящего перед субъектом. Но такое господствующее положение человека - лишь надводная часть айсберга. X. показывает скрытую ущербность этого понимания человека, и критикуя человека-субъекта, считает, что метафизика, особенно в поздних своих проявлениях вообще не знает, что есть человек. Превращение, которое занимает X. видно уже в декартовской трактовке человека. Декартовский представляющий субъект заключает в себе парадоксальным образом два противоположных момента. С одной стороны, по мысли X., человек как субъект в принципе распоряжается всем сущим, задает меру для существования. С другой стороны, субъект, чтобы иметь возможность удостоверить сущее, должен удостовериться прежде в себе самом, пред-ставить себя самого. Сам представляющий субъект в акте cogito тоже (и прежде, чем сущее) превращается в предмет представления. Эти положения утверждаются в современную техническую эпоху и приводят к последствиям, которые трудно предвидеть, глядя на господствующее положение западноевропейского человека. Что происходит с человеком в эпоху техники? - вопрошает X. Человек всегда оказывается заранее уже втянут, захвачен сущностью техники, причем настолько решительно, что лишь в силу своей захваченности он и может быть человеком. Человек отвечает на вызов техники всегда, даже когда он противоречит ему. Этот вызов предопределен, он нацеливает человека на поставление действительного как состоящего в наличии: современный человек есть человек технический, человек производства. X. фиксирует принцип современной жизни - пo-став, суть которого заключается в том, что вся действительность репрезентируется как состоящий в наличии материал. Очевидно, что и сам человек втянут в пo-став, он скрыто задет сущностной основой по-става. Проблема состоит в том, что избежать этой захваченности, по мнению X., невозможно. Отрицание техники (по-става как ее сущности) или желание овладеть техникой само входит в орбиту технического. Более того, в какой-то степени именно техника и создает современного человека. По-став становится судьбой, миссией современного человека. В сфере по-става мы вновь сталкиваемся с превращением существа человека. Техника как свидетельство величия и власти человека одновременно является и причиной его падения и порабощения. С одной стороны, должно казаться, что если человек репрезентирует все сущее, удостоверяет, обосновывает его, если все, предстающее человеку, существует постольку, поскольку оно пo-ставлено им, то человек снова и снова встречает лишь себя самого, представляет самого себя. Между тем на самом деле с самим собой, то есть со своим существом, человек сегодня как раз нигде уже не встречается. Человек настолько втянут в пo-став, что не воспринимает его как обращенный к нему вызов, просматривает самого себя как захваченного этим вызовом, он уже никогда не может встретить среди предметов своего представления просто самого себя. Таким образом, критическую аргументацию X. в анализе новоевропейского субъекта можно свести к следующим положениям: 1) Прежде всего, это критика самореферентного субъекта, критика определенной привилегированной позиции абсолютного наблюдателя, собранной на фигуре субъекта. Господство субъекта в познании и культуре ведет к мышлению сущего вне бытийных основ, к антропологической стратегии, направленной на овладение сущим. В результате такого подхода мир становится картиной мира, миром-объектом, системой, замкнутой в себе, которая дает исчисляемую меру всему сущему. 2) Втянутость субъекта в процесс представления, ситуация, когда он становится мерой всех вещей, приводит к фиксации и закреплению центрального, серединно-сопрягающего положения человека. Это ведет к господству антропоцентризма и к опасности антропологизации мира, к еще большему за-бытию бытия. 3) Мышление человека как центрального сущего оказывается парадоксальным образом втянуто в логику нигилизма. Человек в период господства техники сам становится частью поставляющего производства, превращаясь из господина сущего в беспредметный наличный материал. Свою задачу X. видит в том, чтобы пробудить человека от антропологического забытия. Это пробуждение должно освободить человека от власти субъекта, этой метафизической формы, претендующей на синтез всего сущего. Возможная антропология может быть только антропологией без субъекта. Еще в Бытии и времени X. пытался показать, что предназначение человека состоит в том, чтобы быть не независимым и центральным единством всех познавательных и ценностных возможностей, а быть на земле, так как самым изначальным в человеке является его конечность: ...более изначальной, чем человек, является в нем конечность изначального существования. X. возвращается к осмыслению того, что человек живет на земле, и что не технически организованный мир определяет существо человека, а лишь то, от чего человек неотделим, куда он заброшен изначально - пространство самой жизни. Поздний период творчества X. также вращается в круге этих проблем. X. формулируется концепция мира четверицы (Geviert). Человеческое существование на земле определяют модусы повседневной жизни: строить (bauen), жить (wohnen), мыслить (denken). Человек существует и обретает себя как раз в границах этих модусов, а опыт пространственности че- ловека развивается в поле игры божественного и смертного, земного и небесного, в пространственности мира четверицы. X. выстраивает своеобразную топологию бытия (эта топология расходится с метафизическими приоритетами, при которых смысл человеческого существования искался вне земли, почвы, основы - то есть в высоте (Бог) или глубине (глубины человеческого сознания, самость). X. пытается обнаружить смысл на поверхности и видит его как раз в принадлежности человека земле, почве, в его укорененности в мир четверицы), возможность которой определяется тем, что человек конечен, ограничен пространством и временем. Человек принадлежит пространству, он не просто знает о нем (подобно кантовским категориям пространства и времени как априорным формам чувственности), но сращен с ним, существует в нем. При-пространственность человека, по X., позволяет ему не быть ни господином пространства, ни его рабом, но принадлежать власти священных пространств, пространств безвластия - принадлежать почве, земле, основе. Сращенность человека с пространством осуществляет иную жизненную стратегию по отношению к миру и бытию - стратегию близости. Подобное отношение отличается от стратегии представляющего в мире по-става, обладающего особым местонахождением в картине мира, берущим на себя функции Бога и желающим обладать божественным взглядом, видеть то, что невидимо, захватывать взглядом. Это стратегия от-даления, опосредования, пред-ставления. В противовес этому пространственность Dasein определяется не удаляющим взглядом, а близостью человека к бытию. Близость создает человеческий мир, а не образ или картину мира. Этот мир ацентричен - человек не занимает здесь господствующего центрального положения. Кроме того, этот мир беспредметный, который не нуждается в предметном соотнесении с сущим: мир мирует (Welt weitet). С другой стороны, этот мир получает свое бытие, начинает быть одновременно с существованием человека. Именно через этот мир, созданный чувством близости, изначальной заброшенностью в пространство бытия, человек получает возможность связи с бытием, существования вблизи бытия. Мир четверицы (божественное-земное-небесное-смертное), о котором пишет X. в своих поздних работах, в силу своего игрового существования (игра близи и дали, различий и сходств) дает пространству возможность быть открытым. Так как пространство вбирает в себя все события человеческого существования, то Geviert открывает и человека, то есть делает подлинным и свободным его существование. Мир четверицы, где самую важную роль играет элемент земли (почвы, основы) с его ландшафтным и провинциальным (без центра) прост- ранством близи, формирует скрытый, не видимый, а слышимый, голос бытия, мир, в котором может и должен, по мнению X., строить, жить и мыслить постметафизический человек. Анализируя позднее творчество X., необходимо отметить как характеристики, связывающие его с метафизической традицией, так и особенности его мышления, позволяющие утверждать, что X. ставил своей задачей и пытался преодолеть границы метафизики: 1) С одной стороны, X. создается и разрабатывается своеобразная мифология языка и одновременно мифология человека. Миру мифа, по его мнению, принадлежит двойственное единство говорения и слушания, когда сам слушающий становится частью слушаемого (в результате процедуры вслушивания, внятия - Horchen), проникается гармоническим соответствием бытия и сказанного слова, и через слово приходит к бытию вещи, раскрывает сущее как оно есть. В этом мире человеку не столько отводится какая-то особая роль и определенный статус; здесь существо человека мыслится в мифологическом симбиозе языка и бытия. Язык, человека и бытие сближает необходимость, их изначальная взаимосвязь и взаимообусловленность, единство, которое является фундаментальной основой сущего. Мышление позднего X. мифично по своей природе, так как оно нацелено на то, чтобы всегда быть позади и вне времени истории, чтобы быть погруженным в бытие, в архаичные языки Древней Греции и Германии. Мифология X. является, по мнению большинства исследователей, консервативной политической утопией, лишающей человека будущего. Человек X. нацелен не на будущее, а на прошлое, на истоки, первоначало как древнейшее древнего. С метафизикой связывает X. и внутренний просвещенческий оптимизм его проекта человека. X. полагает, что изначально человек принадлежит некоему естественному (истинному) природному состоянию. Это состояние, по мысли X., характеризуется изначальной захваченностью человека бытием, его втянутостью в бытие, их взаимосвязанностью и взаимонеобходимостью, которые выражаются в термине Dasein - бытие-вот, нахождение в просвете бытия. Отрицанием и разрушением этого невинного состояния выступает, согласно X., история западноевропейского мира, развитие цивилизации. Для преодоления этого греховного положения современной культуры X. не предлагает снова вернуться в пещеры. Он строит проект приобщения к бытию через язык (слово) искусства. Сам факт построения этого проекта уже свидетельствует о внутреннем оптимизме и желании подняться над предрассудками эпохи метафизики. X. пытается встать на позицию надвременного абсолютного наблюдателя, который в силу своей внеисторичности обладает свободой, независимостью и объективностью суждения, а, следовательно, и истинным знанием. С одной стороны, X. критикует подобную позицию Декарта и всех представителей метафизики, но с другой, он сам постоянно оказывается влеком идеей очистить человека от социальности. То царство неподлинности, которое отвергает философ, мир das Man, мир усредненности, всеобщности, анонимности, мир повседневности и есть, по сути, та единственная реальность, которой обладает человек. Это то социальное, историческое, обусловленное местом и временем, эпохой, положение человека, та ситуация, в которую он изначально заброшен. Дискредитация таких модусов человеческого существования как болтовня, двусмысленность, любопыт-ство, которые являются неизбежными элементами данной эпохи, общая критика и отрицание повседневности, профанного мира Man ведет к отрицанию историчности человека. В растворении человека в непреходящей, априорной истине бытия виден аналог (правда, вывернутый наизнанку) просвещенческого идеала внеисторичного субъекта. Человеку в обоих случаях удается узурпировать, захватить центральное место в пространстве истины. И если у X. человек (в отличие от Декарта) не является автономным и автореферентным, самодостаточным субъектом, то, в своей принадлежности к бытию, он все же получает санкцию на истинность (истина бытия состоит в том, что человек осознает свою изначальную принадлежность бытию) и на выстраивание ценностной иерархии по отношению к самому себе как части этой истины. С другой стороны, X. принадлежит к постметафизическим философам, новым философам - провокаторам. Можно согласиться с Фуко в том, что X. является одним из тех, кто невольно санкционировал идею смерти субъекта и смерти человека, так, например, в том же анализе das Man X. дает, пожалуй, самое точное описание современного существования как мира, так и человека. По мысли X., современность захвачена озабоченностью настоящим. Основная черта подобной заботы - это нацеленность жизни, сознания и т.д. в практически-деятельных и теоретических моментах на наличные предметы, на преобразование мира. Эта нацеленность анонимна и безлика, таким образом, и современный мир становится безличным и анонимным. В нем нет и не может быть субъектов действия, здесь никто ничего не решает и поэтому не несет никакой ответственности. В современном мире Man происходит отказ, точнее, исчезновение свободы, все строится на желании стать как все, на практике отчуждения. В этом мире все - другие, даже по отношению к самому себе человек является другим; личность умирает, индивидуальность растворяется в усредненности язык. X. нигде не давал полной и исчерпывающей характеристики языка метафизики со всеми необходимыми академическими выкладка- ми. Однако можно выделить следующие признаки языка метафизики: 1. Прежде всего это субъект-объектная структура языка метафизики. Поздний X. обнаруживает, что древнегреческий язык досократиков, мифология Древней Германии, восточные языки (древнекитайский и японский) существенно отличаются от современных западноевропейских языков тем, что они не строятся на основе субъект-предикатно... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

( Heidegger) Мартин (1889-1976) Крупнейший немецкий мыслитель XX столетия, один из наиболее влиятельных идеологов постмодернистского сознания (см.: Постмодернизм), оказал огромное воздействие на современную западную эстетику и философию искусства. Изучал философию в университете Фрейбурга, профессор Марбургского (1922-1928), Фрейбургского (1929-1933) университетов, с 1933 г. ректор того же университета. С 1951 г. с перерывами читал лекции и вед семинары в Фрейбургском, Церингенском, Ле Торе (Франция) и других университетах. С 1973 г. занят подготовкой собрания своих сочинений, которое, по замыслу автора, предположительно должно было составить около 100 томов. Для творческой эволюции X. свойствен переход от разработки классической к «неклассической» философии искусства, в которой исключительно важную роль приобретает герменевтическая проблематика и сформировавшийся, под мощным влиянием дальневосточной философско-эстетической традиции, «поэтический» стиль мышления. Идеи Х.овской философии искусства наиболее ярко отразились в работе «Исток художественного творения» («Der Ursprung der Kunstwerkes»), первоначальный лекционный вариант которой был написан в 1935-1936 гг., а в окончательной редакции опубликован в сборнике статей «Неторные тропы» («Holzwege», 1950), а также «Пояснения к поэзии Гёльдерлина» ( Holderlin und das Wessen der Dichtung, 1944), «На пути к языку» («Unterwegs zur Sprache», 1959), «Ницше», 2 т. («Nietzsche», Bd. 1-2, 1961), «Искусство и пространство» («Die Kunst und der Raum», 1969). Концепция этого мыслителя впитала в себя и в большой мере отразила характерную для нашего столетия тенденцию взаимопроникновения философско-эстетитческих традиций Востока и Запада. Мышление философа отличается не только высоким интеллектуальным уровнем, сложностью теоретических конструкций, фундаментальными познаниями в области философии, истории, эстетики, литературы, но и оригинальной интерпретацией классических текстов. После опубликования основных произведений X. стал общепризнанным классиком философии искусства XX столетия. Своей философией искусства X. стремится преодолеть свойственное психологизированной «эстетике переживания» противопоставление субъекта объекту и «ложное» чувственно эстетическое истолкование искусства, которое «опустилось до плоского уровня описания человеческих страстей». Для понимания ранней хайдеггеровской философии искусства, постижения смысла используемых понятий необходимо постоянное возвращение к его программному произведению «Бытие и время» (Sein und Zeit, 1927), которое сам философ истолковывал как своеобразное введение в постижение смысла бытия. Постановка вопроса о «смысле бытия» в хайдеггеровской философии связана с преодолением неподлинного «метафизического» мышления и выработкой нового антиметафизического видения мира, в основе которого лежит творческое истолкование бытия. Проблема творчества здесь играет первостепенную роль. Концепцию X. можно назвать «универсальной философией творчества», так как именно в творческом акте он видит оправдание смысла человеческого бытия и возможность реализаций творческих потенций человека. Хотя мышление X. формируется под сильным влиянием экзистенциальных идей С. Киркегора и Ф. Ницше и его имя неразрывно связано с рождением экзистенциализма, тем не менее, говоря о позднем X., лучше назвать его «философом бытия». Впрочем, и сам философ неоднократно публично отмежевывался от экзистенциализма. В основе его зрелой философии искусства лежал отход от принципов системного рационалистического мышления и перевод основных понятий, начерченных в «Бытии и времени», в новое художественно-поэтическое русло. Искусство предстает здесь в качестве непосредственного способа постижения сущности бытия. Этот крен к художественно-эстетической проблематике ведет к слиянию философии и искусства, к изменению самого языка, который приобретает особую утонченность и глубокомысленность. В отличие от ранних произведений, в которых господствовали экзистенциальные киркегоровские мотивы, теперь решающую роль играет новое прочтение идей Ницше, воздействие даосско-дзэнской традиции и эстетическое истолкование гёльдерлиновских произведений. С Ницше X. сближают преклонение перед Востоком, схожее истолкование целей и назначения философии, склонность к ее эстетизации, бессистемный мифо-поэтический характер мышления, возвышение творчества, языка, мифа, искусства, взгляд на науку как продукт распада ценностей культуры и концепция трагического оптимизма отчаяния. Желая отмежеваться от метафизического способа философствования, он радикальнее, чем Ницше, «выбрасывает» из своих произведений традиционный категориальный аппарат, который теперь квалифицирует как «метафизический», даже термин «философия» заменяется «мышлением». Истолковывая поэтические произведения Ф. Гёльдерлина, Р.М. Рильке, Г. Тракля, С. Георге, X. стремится показать, как с помощью сугубо индивидуального поэтического языка раскрывается истина бытия. Каждый подлинный художник или мыслитель должен создавать такой уникальный язык, который помог бы ему выразить свое неповторимое отношение к бытию. Основываясь на этом тезисе, X. особое внимание уделяет разработке и совершенствованию собственного языка. Оригинальный творец для него — это прежде всего создатель новой формы самовыражения, ибо мысль и образ, высказанные старым языком, теряют свою актуальность и остроту восприятия мира. Суть искусства X. видит в нащупывании новых путей в творчестве, культуре, жизни. Здесь настойчиво подчеркивается творческий характер искусства, его способность придавать смысл человеческой жизни, консолидировать и направлять основные тенденции развития культуры. Отсюда и один из магистральных тезисов X., что искусство принадлежит «событию, определяющему смысл бытия». Художник предстает здесь в качестве безвольного инструмента высшей творческой силы бытия. Подобное понимание неразрывно связано с герменевтическим методом истолкования искусства, цель которого заставить «говорить», «раскрываться» само произведение искусства. Главное для философа — не специфические черты художественного произведения или тонкости художественного языка, а та истина, которая высказывается. Таким образом, в отличие от традиционной философии искусства, которая рассматривает произведение искусства как результат творческой деятельности художника, X. направляет исследование данной проблемы в иное русло. Выдвинув центральный тезис, что «произведение искусства — это обнаружение истины бытия», он словно очерчивает горизонт того «герменевтического круга», в который погружается его мышление. Посредством блужданий, поисков, сомнений он двигается вперед, пытаясь раскрыть заложенные в произведении искусства структуры бытия. Этот путь для философа столь важен, что он постоянно перешагивает круг специфических проблем философии искусства и обращается к поиску смысла жизни и аутентичного контакта с самим бытием. Величие искусства X. видит в том, что оно заключает в себе нечто другое, существующее в иной не вещественной плоскости самого произведения. Потому произведение искусства и может быть «онтологическим указанием трансценденции». Можно уничтожить тайну, говорит философ, но нельзя до конца проникнуть в нее, исчерпать ее. Сохранить тайну в качестве тайны и приоткрыть ее для мира — в этом состоит основная задача искусства, этим оно принципиально отличается от науки, которая, стремясь к истине, пытается снять с явлений покрывало таинственности и тем самым разрушить их глубинный бытийный слой. Поэтому наука, в концепции X., предстает как продукт распада культуры и целостного мировосприятия. Она расценивается как отделение предметно-понятийного знания от глубинного жизненно-волевого слоя бытия, то есть как расщепление того синтеза, который в наиболее совершенной форме проявляется в подлинном произведении искусства. Отсюда и хайдеггеровское отрицание за наукой возможности «открытия бытия» и постижения истины. Утверждая, что в подлинном произведении искусства «звучат отголоски самого бытия» и открывается тот исторический путь, которым идут как отдельный человек, так и целые народы, X. не только выражает протест против упаднических тенденций массовой культуры, но и призывает людей задуматься, почувствовать ответственность за сохранение гуманистических ценностей. Основными стимулами развития искусства и культуры провозглашаются не материальные, а духовные феномены (искусство, философия). Открывая людям глубинную истину бытия и формируя иное видение мира, искусство в хайдеггеровской концепции определяет дальнейший путь развития истории человечества: «всегда, когда совершается искусство... история начинается или не начинается заново». Таким образом, философия искусства X. тяготеет к мифологизированной философии истории, в которой искусство выполняет роль движущей силы истории, а с другой стороны, превращается в средство, раскрывающее смысл этого процесса путем проявления исторического кода бытия в произведении искусства. Соч.: Исток художественного творения // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв., М., 1987; Гёльдерлин и сущность поэзии // Логос, № 1, Искусство и пространство // Самосознание европейской культуры, М., 1991; Мартин Хайдеггер (Серия: Феноменология, герменевтика, философия языка). М., 1993; Holderlin und das Wesen der Dichtung, Munchen, 1937; Holzwege, Sankt Gallen, 1950; Pfullingen, 1961; Die Kunst und der Raum, SanktGallen, 1969; Erlauterungen zu Holderlins Dichtung, Fr./ M., 1971; Лит.: Гайденко П. П. Философия искусства Хайдеггера // «Вопросы литературы», 1969, №7; Михайлов А. В. Философия Мартина Хайдеггера и искусство // Современное западное искусство. XX век. М., 1982; Sass H.-M. Heidegger — Bibliographie, Hain, 1986; Sadgik J. Estetique de M. Heidegger, Paris, 1963; Kockelmans J. Heidegger on Art and Art Works, Dordrecht, 1986; Faden G. Die Sehen der Kunst zu Heideggers Kritik der Asthetik, Wurzbuig, 1986. А. Андрияускас... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976) - немецкий философ, один из крупнейших мыслителей 20 в. Учился в гимназии иезуитов в Констанце, в университете... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

(Heidegger) Мартин (1889-1976) - немецкий философ, один из крупнейших мыслителей 20 в. Учился в гимназии иезуитов в Констанце, в университете Фрей-бурга слушал теологию, естественные науки, философию. Среди мыслителей, оказавших влияние на становление X. как философа, - Августин, Лютер, Кьеркегор, Гегель, Шеллинг, Ницше, Гуссерль. В 1914 X. опубликовал докторскую работу "Учение о суждении в психологизме", в 1916 - диссертацию "Учение Дунса Скота о категориях и значении". После защиты диссертации - доцентура под руководством Риккерта и ассистирование у Гуссерля. В 1927 появился главный труд X. "Бытие и Время" ("Sein und Zeit"), где X. ставит вопрос о смысле бытия - вопрос, который был забыт в последекартовской философии. Прояснение смысла бытия ведется путем прояснения смысла самого вопрошающего, т.е. существа человека, которое X. определяет как Dasein ("здесь бытие", "вот-бытие", "чистое присутствие до вещных определений") и характеризует изначальной захваченностью, принадлежностью (отнесенностью к) бытию: Dasein онтологич-но, оно всегда уже вращается в определенном смутном понимании бытия. В то же время бытие становится доступным только через человеческое присутствие (Dasein). Методом обнаружения смысла бытия является, по X., феноменологический анализ ("Онтология возможна только как феноменология") в стиле Гуссерля, но исключая терминологию классической философии (понятия сознание, идея, субъект, объект, познание и т.д.). X. пытается найти средства описания бытия экзистирующего сущего (Dasem) в самой структуре (модусах) этого бытия. Самой существенной характеристикой Dasein является его конечность, временность, или темпоральность. Целостность мира, связанность смысла бытия и временных структур экзистенции выражается в заботе (Sorge), которая объединяет три основных момента Dasein: 1) быть-впереди-себя (экзистенциональность); 2) уже-быть-в-мире (фактичность); 3) быть-при-внутримировом сущем. X. отмечает возможную двойственность временной ориентации: ориентация на настоящее, подчиняя себе прошлое и будущее, разрывает подлинную темпоральность, превращает ее в последовательный ряд моментов "теперь". Анализ погруженности в повседневность и описание экзистенционалов "болтовня", "любопытство", das Man показывают анонимность сознания, размытость различия между собственным Я и миром, между "мной" и "другими". Нацеленность на настоящее анонимна, в ней раскрывается не самость, а лишь несобственное Я, осуществляется стремление удержаться в наличном и избежать предстоящего (смерти). Напротив, нацеленность на будущее, где в соединении с прошлым достигается подлинное настоящее, не уклоняется от смерти (пред-стояния концу) и высвобождает собственное "бытие-к-смерти", осознание подлинной временности. Такая структура заботы - возможность поворота к бытию. Основой этого поворота выступает совесть, которая вызывает Dasein из анонимности, призывая его быть открытым бытию, достичь своей самости. В начале 1930 происходит разрыв X. с Гуссерлем и так называемый "поворот" (Kehre). С этого времени X. сосредотачивает свое внимание на критике разума (деструкция метафизики) и на осмыслении бытия как истины и события. В 1933 X., воодушевленный национал-социалистическим движением, принимает пост ректора Фрейбургского университета; в мае 1933 вступает в члены Национал-социалистической рабочей партии (где официально остается до 1945). Своей задачей X. видит отстаивание университетской независимости, духовного мира и мышления как залога величия немецкого народа. Однако уже в 1934, тяготясь зависимостью от нацистской политики и идеологии, X. оставляет ректорство и целиком отдается преподаванию (курс лекций о Ницше). Работы 1936-1950-х X. посвящает исследованию генезиса и критике метафизики ("Время картины мира" (1938), "Слова Ницше "Бог мертв" (1943), "Поворот" (1949), "Вопрос о технике" (1953) и др.). Выстроенная иерархия в пользу трансцендентального мира вечных сущностей задает тон всему последующему западноевропейскому рационализму с его акцентом на сущее как таковое и "забвении" бытия в пользу сущего. Наиболее ярко метафизическое основание проявляется в пределах Нового времени, в установке на опредмечивание сущего (операция пред-ставления). Пред-ста-вить - значит, по X., поместить перед собой сущее как нечто противо-стоящее, сделать его предметом и тем самым удостовериться в нем. Порочность метафизики не только в "забвении" бытия, но и в невозможности увидеть сущность (истину) сущего, на которое метафизика и нацелена, так как место истины занимает достоверность представления, а идеалом усмотрения становится точность и строгость естествознания. Метафизика изменяет существо человека, который в Новое время освобождается от всякой связанности с бытием и превращается в субъекта, в такое сущее, которое всему сущему задает меру и предписывает норму. Подобное превращение, по X., ведет к эгоцентризму, антропологизму и самообожествлению. Другим неизбежным следствием развертывания метафизики становится отчуждение человека от самого себя и бездомность, которая является судьбой всего западноевропейского мира. Сущность метафизики обнаруживает себя во всех областях культуры: в науке, религии, искусстве, языке и в технике, главной силе современной эпохи. Существо техники "постав" (Gestell) состоит в установке "выводить действительное из его потаенности способом по-ставления его как состоящего-в-наличии". Все сущее опредмечивается для поставляющего производства, втягивается в техническое распоряжение. Человек изначально сам стоит внутри сферы "постава", поэтому "постав" правит и человеком: когда человек редуцирует себя до поставщика "наличного состояния", он сам воспринимается только в качестве последнего. Захваченный "поставом" человек упускает себя, не может встретиться с самим собой и услышать голос бытия. Обретение истины бытия и существа человека, считает X., возможно через язык (речь): "язык - это дом бытия", "существо человека покоится в языке". Критикуя современный неподлинный язык как формализованный, связанный логикой и грамматикой, X. отмечает его прикладную задачу поставлять информацию. Тем самым язык выступает орудием господства и активизма. Чтобы обрести подлинный язык и снова оказаться вблизи бытия, человек должен научиться молчать. Молчание дает слово самому языку и через него самому бытию. Вместо многословия ("болтовни") X. предлагает овладеть умением вслушиваться в произносимое (слышать бытие). Это достигается в феноменологической процедуре вслушивания, "внятия" в то, о чем и как говорит язык наедине с собой. Утраченную связность с бытием X. пытается восстановить, создавая свой собственный язык, который формируется на границе языка диалекта и языка мифа и целью которого является вопрошание о бытии. С другой стороны, язык, в котором покоится бытие, это, прежде всего, язык поэзии, искусства. Обращаясь к досократикам (Гераклиту, Анаксимандру, Пармениду), к поэзии немецкого романтизма (Гельдерлин, С. Георге, Мерике), X. показывает, как сквозь поэтическое мышление, сквозь произведение искусства просвечивает сущность вещи, осуществляется истина бытия как непотаенность. Именно поэт (отмечает X. в поздних статьях и докладах "Путь к языку", "Слово") способен приоткрыть тайну языка и дать возможность раскрыться истине бытия. Среди мыслителей, на философское становление которых X. оказал влияние, его непосредственные последователи (Гадамер), его критики (Ясперс, Карнап, Хабер-мас, Адорно) и отталкивающиеся от его мышления философы (Сартр, Деррида, Бланшо, А. Глюксман, Рорти, Ш. Шир-махер, Аренд и др.). В.Н. Семенова... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (26 сентября 1889 - 26 мая 1976), немецкий мыслитель, оказавший громадное влияние на философию 20 в. Его направление относят к феноменологии, герменевтике, фундаментальной онтологии и, против его воли, к экзистенциализму. В философской традиции Хайдеггер опирается на Аристотеля и особенно на И. Канта, становление его как философа проходило в чтении Августина, М. Лютера, Б. Паскаля, Г. В. Ф. Гегеля, Ф. В. Шеллинга, Ф. Ницше, С. Кьеркегора, Ф. Гельдерлина, Р. М. Рильке, Ф. М. Достоевского. Его непосредственные предшественники - Ф. Брентано, П. В. Дильтей, прямые учителя - Э. Гуссерль и Г. Риккерт; раннему Хайдеггеру ближе всего К. Ясперс, Р. Бультман, Макс Шелер, Ханна Арендт. -----Ранний период-----Учился в гуманитарной гимназии, в классическом лицее Констанца; бакалавр лицея иезуитов во Фрейбурге. С 1909 студент богословия, математики и физики, затем философии во Фрейбургском университете. После докторантуры и доцентуры у Риккерта был ассистентом у Гуссерля (профессора Фрейбургского университета с 1916), в 1923-28 профессором Марбургского университета. С 1929, по рекомендации уходящего в отставку Гуссерля, занимает кафедру философии Фрейбургского университета. Уже в ранних лекционных курсах Хайдеггер отказывается от расхожего философского инструментария - понятий субъекта, объекта, познания, духа, материи - и проводит феноменологическую "деструкцию" (разбор) схем разума.-----"Бытие и время"-----В работе "Бытие и время" (1927) Хайдеггер вновь ставит "вопрос о бытии", отодвинутый европейской философией в сферу абстракций, как подлинное дело человеческого существа, "присутствия", открытого бытия (Dasein). Хайдеггер развертывает анализ исходного "бытия-в-мире", в которое "присутствие" оказывается всегда уже "брошено" и из которого оно ответно бросает себя на свои фактические возможности. Присутствие исходно "понимает" (разбирается) в своем мире, "расположено" (настроено) и имеет дело с целостностью мира в своей "заботе" и в "решимости" перед лицом смерти как возможности безусловной невозможности быть. Неотменимая временность присутствия предстает в "экстазах" его "всегда-уже-бывшести" (брошенности), актуальности (настоящего) и способности "настать для себя" (будущности). В сущностной временности укоренена историчность, трансцендентным горизонтом которой остается мир. -----После "поворота". Лекционные курсы-----В начале 1930-х гг. происходит "поворот" в философствовании Хайдеггера. К главной своей цели он продолжает идти уже путем осмысления бытия как истины (алетейи - "непотаенности") и "события", особенно в работе "К философии: о событии", (1936-38), сопоставимой по значимости с "Бытием и временем", но впервые опубликованной лишь в 1989. Вокруг "истинствования" человека в "просвете свободы" движется мысль Хайдеггера в лекционных курсах "О существе человеческой свободы" (1930), "Бытие и истина" (1933-34). -----В мае 1933 Хайдеггер избран ректором Фрейбургского университета как человек, который в условиях прихода к власти нацистов сможет найти способ общения с новым режимом, отстоять университетскую автономию. Ректорство Хайдеггера, ставшее впоследствии предметом придирчивого расследования, продолжалось до февраля 1934, когда он оставил этот пост. В лекциях, интерпретирующих понятия философии Ницше "воля к власти", "вечное возвращение" и др., Хайдеггер исследует явление "нигилизма" как упущение онтологической разницы между бытием и сущим, ведущее к бездумному покорению планеты в борьбе за мировое господство, в конечном счете к опустошению земли, по плоскости которой активно движется "работающий зверь" - забывший свою истину человек. Хайдеггер обращается к поэзии и искусству как "хранителям бытия" и собеседникам философии. Создание лекционных курсов (более 50 томов в Полном собрании сочинений), прервалось в ноябре 1944, когда как идеологически ненужный режиму он был направлен на рытье окопов, а с приходом французской оккупационной администрации лишен прав преподавания. Оно отчасти возобновляется курсом "Что называется мышлением?" (1951-52) и семинарами по Гераклиту и Пармениду, Гегелю, Канту (отчасти в Ле Торе, Франция), по феноменологии Гуссерля (1973).-----"Письмо о гуманизме"-----В знаменитом письме французскому другу (Жану Бофре) "О гуманизме" (1947) Хайдеггер отклоняет типичное сближение его с экзистенциализмом Ж. П. Сартра и Ясперса (с последним он по существу разошелся уже в рецензии 1919-21 на "Психологию мировоззрений"). Экзистенциалистской замкнутости на человеке Хайдеггер противопоставляет внимание к "измерению бытия", через которое человек впервые только и узнает свое призвание быть "пастухом бытия" в "доме бытия" - языке.-----Философия техники и языка-----В докладах "Взгляд в то, что есть" (Бремен, 1949) и "Вещь" (Мюнхен, 1950) наукотехника, движущая сила новоевропейской истории, раскрывается как "постав", позиция сплошного "исследующего устанавливания" сущего для распоряжения им. "Постав" правит и субъектом, который втягивается в его систему необходимой составной частью. По мере тотальной организации мира "постав" все вернее минует истину бытия, но тем яснее позволяет осмыслить истину как нечто не поддающееся установлению. В докладе "Язык" (Бюлерхеэ, 1950) и в книге "Путь к языку" (1959) слово мысли и поэзии, заслоненное обычным представлением знака как заместителя вещи, выступает у Хайдеггера как зов мира, ожидающего, чтобы человек "сказал" его. -----Наследие и влияние-----С 1973 под руководством Хайдеггера начато издание Полного собрания его сочинений. Издание предполагает свыше 100 томов. Оно должно включить все 100 тыс. рукописных страниц архивов философа, при жизни опубликованных едва ли на 1/5. Библиография литературы о Хайдеггере насчитывает десятки тысяч изданий. Отдельные темы и приемы его мысли развертывают как прямые его ученики (Х. Г. Гадамер, Х. Арендт, Ж. Бофре), так и отталкивающиеся от него философы (Сартр, Ж. Деррида). Современная этика (Э. Левинас, А. Глюксман), политология (Р. Рорти), философия техники (Ш. Ширмахер), богословие, в т. ч. православное (Х. Яннарас), идеологическая публицистика пропитаны идеями Хайдеггера. Весомость его мысли лишь подчеркивается критикой в его адрес (Ясперс, Р. Карнап, Т. Адорно, Г. Грасс, Ю. Хабермас) и повторяющимися попытками его развенчания. -----Сочинения: -----Разговор на проселочной дороге: Избранные статьи позднего периода творчества. М., 1991.-----Работы и размышления разных лет. М., 1993.-----Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993.-----Бытие и время. М., 1997. -----Gesamtausgabe. Frankfurt am Мain, 1975.-----В. В. Бибихин<br><br><br>... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

(Heidegger) Мартин (1889-1976) — немецкий философ и психолог, один из создателей экзистенциализма. Д-р философии (1913), профессор Марбург-ского (с 1923) и Фрейбургского (с 1928) ун-тов. Ученик и последователь Э. Гуссерля. Занимался теологией, математикой и естествознанием в лицеях иезуитов в Констанце и Фрейбурге. Изучал философию во Фрейбургском ун-те под руководством Генриха Риккерта. Испытал воздействие философии Ф. Брентано, Вильгельма Дильтея и др. В 1913 г. защитил и в 1914 г. опубликовал диссертацию Учение о суждении в психологизме. С 1916 г. работал ассистентом Э. Гуссерля и подвергся влиянию его феноменологической философии. В 1927 г. опубликовал работу Бытие и время, ставшую его основным философским произведением. Исследовал ряд актуальных проблем человеческого существования, в т.ч. вопросы бытия и его структуры, временности, конечности, смысла, заброшенности, одиночества, тревоги, заботы, страха, свободы, истины и др. В 1929 г. возглавил кафедру философии, которой до этого руководил Э. Гуссерль. В 1933—1934 гг. — ректор Фрейбургского университета. В послевоенный период активно исследовал проблемы мира, техники, языка, происхождения метафизического способа мышления, истины бытия и др. Создал оригинальные теории и соответствующий категориально-понятийный аппарат. По приглашению Л. Бинсвангера неоднократно посещал его клинику, где излагал идеи своей философии психиатрам и психоаналитикам. Оказал влияние на развитие современной философии, психоанализа и др. течений глубинной психологии, всего гуманитарного знания. Учеником X. являлся Жан Поль Сартр. Автор книг: Кант и проблема метафизики, 1929; Введение в метафизику, 1953; Что такое мышление? , 1954; На пути к языку, 1959; Ницше, тт. 1-2, 1961 и др. В. И. Овчаренко... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976), немецкий философ, один из основоположников немецкого экзистенциализма. Развил учение о бытии ("фундаментальная онтология"), в основе которого противопоставление подлинного существования (экзистенции) и мира повседневности, обыденности; постижение смысла бытия связано, по Хайдеггеру, с осознанием бренности человеческого существования ("Бытие и время", 1927). Темы работ позднего Хайдеггера - происхождение "метафизического" способа мышления, поиск пути к "истине бытия".<br><br><br>... смотреть

ХАЙДЕГГЕР

- (Heidegger) Мартин (1889-1976) - немецкий философ, один изосновоположников немецкого экзистенциализма. Развил учение о бытии(""фундаментальная онтология""), в основе которого противопоставлениеподлинного существования (экзистенции) и мира повседневности, обыденности;постижение смысла бытия связано, по Хайдеггеру, с осознанием бренностичеловеческого существования (""Бытие и время"", 1927). Темы работ позднегоХайдеггера - происхождение ""метафизического"" способа мышления, поиск путик ""истине бытия"".... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН

(1889—1976) — нем. философ-экзистенциалист (Экзистенциализма эстетика). Взгляды X. формировались под влиянием феноменологии Э. Гуссерля и М. Шелера, философии жизни В, Дильтея, экзистенциальной философии К.ьеркегора. Центральной для X. является тема бытия, к-рая по-разному раскрывается им в первый и второй (примерно с середины 30-х гг.) периоды его творчества. В осн. работе первого периода— «Бытие и время» (1927) X. ставит вопрос о смысле бытия и рассматривает его не как нечто самотождественное и вневременное, а сквозь призму бытия человека, к-рому оно открывается в силу его конечности, смертности. Отсюда на первый план выходят такие структуры человеческого существования, как страх, забота, отчаяние, к-рые коренятся во временности как горизонте бытия. Изначальная характеристика человеческого существования, по X.,— язык, а потому методом его постижения должна быть герменевтика (Герменевтика и искусство). Этот метод привлекает его близостью к худож.-эстетическому, а не к строго научному подходу, благодаря чему предмет постигается в его целостности, как он сам открывает себя, В работах X. второго периода («Введение в метафизику», 1951, и др.) на смену понятиям заботы, страха и тд., выражающим реальность личностно-субъективную, приходят понятия, выражающие безлично-космическую реальность: основа и безосновное, сокрытое и открытое, земное и небесное. Теперь X. пытается понять человека, исходя из «истины бытия», а не наоборот. Путь к ее постижению — «прислушивание к языку», ибо язык есть «дом бытия». Выступая против субъективистско-психологической трактовки языка, так же как и иск-ва, X. считает, что слово принадлежит не сознанию, а бытию, через него с человеком говорит само бытие. Поскольку «истина бытия» открывается прежде всего поэтам, являющим ее в языке, постольку поэзия, согласно X., определяет судьбу культуры. Не случайно в этот период он все чаще обращается к исследованию творчества Ф. Гёльдерлина, Р. М. Рильке, Г. Тракля, С. Георге и др. (см., напр., соч. «Гёльдерлин и сущность поэзии», 1937). И сам X. тяготеет к мифопоэтической форме выражения своих мыслей, подчеркивая, что мыслить — значит быть поэтом. Критикуя сложившееся в метафизике и ведущее свое начало от Платона рационалистическое понимание бытия, X. усматривает в нем основу всей европ. культуры, определяющую в конечном счете стиль совр. об-ва, его урбанизацию и омассовление. Критика X. буржуазного об-ва и массовой культуры носит консервативно-романтический характер. Он пытается противопоставить европ. рационализму восточную мистику (напр., дзэн-буддизм), с к-рой его сближает тоска по «невыразимому» и «неизреченному», склонность к мистическому созерцанию и метафорическому способу выражения.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН

(род. 26 сент. 1889, Мескирх, Баден ум. 26 маяЭУб, там же) нем. философ-экзистенциалист, с 1928 по 1945 профессор во Фрайберге, затем в Брейсгау. Ученик и последователь Гуссерля, от которого он, однако, постепенно отходил все дальше и дальше. В основу своей философской системы Хайдеггер положил анализ человеческого существования. Результатом этого анализа было создание им т. н. фундаментальной онтологии, которая предполагает личность как целое (в сущности, непознаваемой) экзистенции человека, который, однако, сначала находит себя не в экзистенции, а в заброшенности. С точки зрения фундаментальной онтологии Хайдеггера практически необходимые в жизни человека вещи в пределах бытияв-мире выступают как *имеющиеся под рукой*, а вещи, которые имеют для человека лишь теоретическое значение, которые только созерцаются, выступают просто как *наличные*. Осн. вопросом метафизики является, по Хайдеггеру, вопрос: почему вообще есть сущее, а не ничто? На каком основании мы говорим о сущем, а не о ничто? Отвечая на этот вопрос, Хайдеггер примыкает к Кьёркегору. По мнению Хайдеггера, человек на своем опыте испытывает ничто гл. о. в переживании страха. Страх как состояние есть способ бытия-в-мире; то, перед чем возникает страх, есть ставшее бытием-в-мире; то, что боятся потерять, есть возможность бытия-в-мире. Взятое в его полноте, явление страха характеризует поэтому существование (человека) как фактически существующее бытие-в-мире. Существование это забота, сущностью которой является забегание вперед. Забота априорна, т.е. всегда заранее заложена в любом фактическом отношении. Но к существованию принадлежит также и конец его самого смерть. Существование берет на себя смерть, как скоро оно есть. Заброшенность в смерть раскрывается в явлении страха тем самым мы снова стоим у самого начала, т.е. перед лицом ничто. Бытие есть бытие, направленное к смерти, но не бытие во времени, а бытие как время (см. Временность). С точки зрения этой философии человек, в отличие от вещей, не имеет сущности, в которой он мог бы выступить самостоятельным (см. также В-себе-бытие). *Его сущность не нечто самостоятельное, а нечто стоящее вне самого себя, экзистенция, задача которой быть покорной бытию, чтобы подготовить ему (бытию) ограниченное и недостаточное, но исторически необходимое и требуемое место и дать возможность бытию прийти* (M. Mьller, Existenzphilosophie im geistigen Leben der Gegenwart, 1949). Хайдеггер полагает, что мышление в своем сказании поднимает вопрос о невыразимом в языке слове *бытие*. Это *существенное мышление* есть *событие бытия*, оно далеко от всякой готовой логики, от всякого искусства мышления, склонного только к размышлению о самом себе, вместо того чтобы следовать своему назначению: извлечь на свет бытие из его убежища. Человек это существо, обитающее в мире, связанное в своем бытии с космосом и с др. людьми, существо понимающее, настроенное в своей глубочайшей основе, заботящееся об окружающем мире, пекущееся о людях и призываемое смертью к своей самой подлинной возможности бытия. Хайдеггер объединяет, т. о., учение об экзистенции Лютера и Кьёркегора, перенесенное в чистую посюсторонность, с исторической герменевтикой Дильтея, создает новое учение о смысле бытия и о сущности человека (см. Экзистенциализм). Философия Хайдеггера и созданная им необычная своеобразная терминология были сильнейшим толчком для современной мысли. Его философия открывает новый этап в истории европейского мышления (см. Европейская философия, Немецкая философия). Известнейшим учеником Хайдеггера являлся франц. экзистенциалист Жан Поль Сартр. Осн. произв.: *Die Kategorienund Bedeutungslehre des Duns Scotus*, 1916; *Vom Wesen des Grundes*, 1929; *Kant und das Problem der Metaphysik*, 1929; *Was ist Methaphysik?*, 1930; *Platons Lehre von der Wahrheit*, 1947; *Vom Wesen der Wahrheit*, 1949; *Erlдuterungen zu Hцlderlins Dichtungen*, 1950; *Der Feldweg*, 1953; *Was heiЯt Denken?*, 1954; *Vortrдge und Aufsдtze*, 1954.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН

(1889-1976) нем. философ. Ему не только удалось свести воедино, но и поставить на новую основу важнейшие философские направления своего времени (феноменология, философия жизни, герменевтика и онтология). Кроме того, X. был единственным философом нынешнего столетия, заново продумавшим философию как целое в ее истории. Благодаря ему открылся новый взгляд на классических авторов, таких как Парменид, Гераклит, Платон, Аристотель и Кант. Так же как и Гегель, X. искал ответ на вопрос, каким образом философия, оглядываясь на свою историю, может быть предметной и как она может избежать участи архивариуса, занятого лишь классификацией и хранением традиции. Влияние X. на современную мысль огромно: Лёвит, Гадамер, Йонас и Арендт были его учениками; Сартр, Левинас, Фуко и Деррида в значительной степени испытали его воздействие. X. род. в простой католической семье. Начатое в 1909 изучение католической теологии он прерывает через два года, чтобы полностью отдаться философии. В 1912 защищает диссертацию *Учение о суждении в психологизме* (Die Lehre vom Urteil im Psychologismus). Темой работы, представленной на соискание доцентуры, было *Учение о категориях и значении у Дунса Скота* (Die Kategorien und Bedetungslehre des Duns Scotus, 1916). Эти сочинения написаны еще всецело под влиянием неокантианства. Однако в заключительной главе работы о Дунсе Скоте уже содержатся положения, предвосхищающие центральные темы позднейшей мысли X. Собственные философские позиции X. впервые формулирует в лекциях 1919. Здесь X. активно полемизирует с феноменологией Гуссерля, чьим ассистентом он стал в 1918. Руководящим при анализе жизни сознания для X. теперь является не самонаблюдение, освобожденное от связи с повседневной жизнью, а первичное переживание мира. Эти мысли X. развивает в последующие годы, обращаясь к Аристотелю с его концепцией практической разумности (phronesis). В 1923 приглашен в ун-т Марбурга. Лекции, читанные в этот период, стали материалом для труда *Бытие и время* (*Sein und Zeit*, 1927). В 1928, в качестве преемника Гуссерля, X. возвращается во Фрейбург. *Бытие и время* X. рассматривал как первую половину своего проекта. Хотя здесь и состоялась систематическая разработка важнейших тем, работа все же осталась фрагментом. После 1927 X. интенсивно занят поиском нового и удовлетворительного основания для обращенной к истокам мышления истории философии, что должно было стать задачей второй части книги. При этом все четче ставится вопрос, каким образом возможно, заново формулируя исходные основания самопонимания, освободить взаимосвязь осмысленной жизни от навыков мышления, унаследованных от традиции. Этот революционный импульс хайдеггеровского мышления привел его в 1933 в национал-социалистическую партию. Он становится ректором Фрейбургского ун-та и пытается смотреть на эту должность как на политический уход из обывательского мира. Годом позже он Уходит в отставку с поста ректора и ведет в своих лекциях критику новоевропейского мышления, сутью которого является техническое распоряжение миром и которое находит катастрофическое выражение в национал-социализме. После войны X. была запрещена преподавательская деятельность, в 1951 последовал официальный уход на пенсию. Публичное влияние X. в 50-е ограничивается редкими лекциями и докладами, в которых он разрабатывает положения, в большинстве своем выдвинутые уже в 30-е. Вместе с тем X. в этот период находит новый подход к сущности языка проблеме, занимавшей его с ранних работ. В 1975 начинается издание собрания сочинений, положившего начало новой фазе истории восприятия X. Главный труд X. *БЫТИЕ И ВРЕМЯ* (1927). Притязание кн. велико: X. намерен, восходя к первоистокам философского мышления, сделать философски понятной возможность философии, точнее онтологии. Вот почему развиваемая в работе концепция обозначается им как *фундаментальная онтология* . Первоисток философского мышления не совпадает с его историческим началом, считает X. Философия должна стать понятной из способа бытия человека, который X. именует *здесь-бытием* (Dasein): к сущности Dasein принадлежит *понимание бытия* (Seinsverstandnis), т.е. то обстоятельство, что человек *испытует* (имеет в опыте) собственное бытие. Вместе с тем этот опыт не застрахован от искажающих интерпретаций и потому должен быть сначала раскрыт. Такому раскрытию служит специфическая процедура, называемая Daseinsanalyse. Взятый в аспекте раскрытия структуры здесь-бытия, этот анализ может быть понят как *феноменология*. В свою очередь, феноменологический анализ не открывает какого-либо положения вещей, но осуществляется внутри здесь-бытия, позволяя последнему понять самого себя; поэтому данный анализ может быть обозначен и в качестве *герменевтики*. Фундаментальному анализу *здесь-бытия* посвящен первый раздел работы. Здесь X. неустанно заостряет свое понятие Dasein против представления об изолированном *субъекте*, вступающем в процессе опыта и познания в то или иное отношение к вещам. Здесь-бытие тождественно *бытию-в-мире* (In-der-Welt-sein); это означает, что Dasein находится в пространстве определенных возможностей опыта, в пространстве, внутри которого только и могут выделиться отдельные опыты и их корреляты. Равным образом все встречи с другими всегда уже находятся в контексте *совместного бытия* (Mitsein) и заключенных в нем возможностей встречи. Здесь-бытие есть прежде всего возможное бытие; возможность есть, вообще говоря, *наипервейшая и последняя определенность бытия*. Поэтому начальной задачей аналитики здесь-бытия является уяснение смысла последнего как возможности . Этот смысл X. находит в *расположенности* (Befindlichkeit), позволяющей явиться пространству мира, и в *понимании*, которое совпадает с открытостью предстоящим возможностям. Хотя смысл здесь-бытия как возможности тождественен заключенному в нем пониманию бытия (Seinsverstandnis), все же структуре здесь-бытия свойственно то, что его возможностный смысл постоянно перекрывается ориентацией на действительное. Возможное есть не просто открытая сфера, в которой можно пребывать, но вместе с тем угрожающее и пугающее в своей неопределенности. Поэтому во втором разделе работы X. разбирает вопрос, каким образом *несобственная* ориентация на действительное может быть преодолена в пользу способа существования, в котором обретается *собственный* характер здесь-бытия как возможности. Кроме того, X. стремится продемонстрировать, что эта *собственность* здесь-бытия состоит в способности выносить его *временность* (Zeitlichkeit). Время должно стать *горизонтом* понимания бытия. Сюда же относится и анализ *предвосхищающего движения к смерти* (Vorlaufen zum Tode). Смерть есть возможное во всякое мгновение. Соответственно, предвосхищение смерти есть радикальный опыт возможности, в котором будущее не пытаются изменить, заполняя его определенными представлениями и планами. Предвосхищение смерти образует единое целое с настроением ужаса. Ужас открывает то, что человек всегда уже *пребывал* в открытости возможному; тем самым он нарушает ориентацию на понятое исходя из действительного прошлого. Там, где принят возможностный характер прошлого и будущего, *здесь-бытие* артикулируется как *совесть* (Gewissen). Ужас, предвосхищение смерти и совесть ведут из *закрытости* (Verschlossenheit) ориентации на действительное к возможностному характеру здесь-бытия, к его *открытости* (Erschlossenheit). Поскольку они делают возможным освобождение из закрытости, они обозначаются как *решимость* (Entschlossenheit). Своим анализом подлинности X. показал, как временное возможное бытие здесь-бытия может стать явным в нем самом. Но с точки зрения целостного замысла для труда, этим был достигнут лишь предварительный результат. X. стремится выйти в конечном итоге к философскому пониманию бытия в том виде, как оно, начиная с Платона, формулируется в вопросе о значении выражения *сущее* (Seiendes). Чтобы проанализировать это онтологическое понимание бытия, X. намерен заняться *пред-онтологическим* здесь-бытием: онтология, говорит X. уже во введении, возможна только тогда, когда онтологическая постановка вопроса не чужда бытию здесь-бытия. И все же это не означает, что онтологическая постановка вопроса может стать производной или сделаться понятной из пред-онтологического понимания бытия. Как раз на том месте, где онтологическая постановка вопроса должна была быть развернута, работа обрывается: третий раздел книги, который должен был называться *Время и бытие*, не был написан. Это имело роковые последствия для истории восприятия основного хайдеггеровского труда, чему автор постоянно противился а именно интерпретации *Бытия и времени* под углом зрения антропологии или экзистенциализма. К проблематике *Времени и бытия* X. обращается в лекциях, носящих название *ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ФЕНОМЕНОЛОГИИ* (1927). Здесь готовится почва для постановки вопроса о времени как горизонте понимания бытия. В центре лекций стоит различие между *временностью* и *темпоральностью*. *Временность* подразумевает структуру будущего, прошлого и настоящего, в которой человек находится в своей повседневной жизни; *темпоральность* же означает время в той мере, в какой из него понимается бытие. Поскольку это понимание за пределами философии всегда артикулируется лишь в формах временности, то темпоральность есть время, как оно собственно приобретает значимость в философской мысли. Темпоральность, как и временность, подлежит описанию с помощью трех форм, или трех *горизонтов*, охватывающих понимание бытия. Однако в этой работе разбирается лишь горизонт настоящего, называемый *наличием*, или *презенцией* (Prasenz). Презенция не равнозначна настоящему, но является *основным феноменом*, который может быть понят и в смысле присутствия (Anwesenheit), и в смысле отсутствия (Abwesenheit); там где нечто переживается или узнается как отсутствующее, оно *налично* в своем отсутствии. Тем самым X. неожиданно для себя приходит к понятию времени, которое охватывает будущее, прошлое и настоящее, т.е. три формы временности. И хотя это понятие соответствует пониманию бытия в истории философии, для которого повседневные ориентации во времени не имеют существенного значения, оно все же противоречит основной интенции *Бытия и времени*, где X. утверждал, что онтологическая мысль не может найти себе подтверждение исходя из понимания бытия, заключенного в предонтологическом здесь-бытии. Тем самым лекции лишний раз подтвердили неудачу программы, выдвинутой в *Бытии и времени*. К проблематике времени X. вновь обращается в работе *КАНТ И ПРОБЛЕМА МЕТАФИЗИКИ* (1929). Здесь он специально останавливается на учении Канта о схематизме и времени. X. стремится показать, что Кант в своем определении трансцендентальной способности воображения натолкнулся на проблему временности и отступил перед ней. Разбирая *Критику чистого разума* под углом зрения проблематики временности, X. получает двойное подтверждение замысла своего главного труда. Кроме того, опираясь на Канта, X. делает явным то обстоятельство, что его собственный проект не является антропологическим или экзистенциалистским, но, напротив, в систематическом плане имеет тот же статус, что и кантовская первая критика. Теоретическая философия Канта прочитывается им онтологически: первая кантовская критика следует программе *обоснования метафизики как раскрытия сущности онтологии*. В своем стремлении отгородить *Бытие и время* от антропологического истолкования X. вводит важное уточняющее понятие: он ведет теперь речь не о сущем (Seiendes), определенным образом относящемся к своему собственному бытию, а о бытии этого сущего (Sein dieses Seiendes). В этом смысле X. говорит о *здесь-бытии* в человеке (Dasein im Menschen). Итоговым документом хайдеггеровского мышления 30-х годов следует считать *ДОКЛАДЫ ПО ФИЛОСОФИИ. О СОБЫТИИ* (1936-38). Здесь нашли концентрированное выражение мысли X. периода его вовлеченности в национал-социализм, и вместе с тем высказаны основные интуиции его позднего творчества отличие между *собственным* и *несобственным*, человеческое бытие как можествование или как возможное бытие, изначальность философского вопрошания, *событие* нового, иного, чем представленного традицией, *обоснования истины*. На непрерывность философского пути X. указывает то обстоятельство, что его публикации послевоенного времени неизменно включают в свой состав сочинения, возникшие до войны. Так, в сборник *ВЕХИ НА ПУТИ* (Wegmarken, 1967) вошли *Замечания к *Психологии мировоззрений* Карла Ясперса* (1919-21), доклад *Феноменология и теология* (1927), представляющий собой реакцию на прочтение *Бытия и времени* Бультманом, лекция *Что такое метафизика?* (1929), а также примыкающие к ней *Послесловие* (1943) и *Введение* (1949), трактат *О сущности основания* (1929), доклад *О сущности истины* (1930) и др. Сюда включено и знаменитое *Письмо о гуманизме* (1946), в котором X. проговаривает этические основания собственной мысли; к этому тексту в свою очередь примыкает сочинение *К вопросу о бытии* (1955). Первой крупной публикацией послевоенного периода стала кн. *НЕТОРНЫЕ ТРОПЫ* (Holzwege, 1950) сборник из шести докладов и статей, впервые увидевших свет между 1935 и 1946. Holzwege это проходящие в лесу тропы, *как правило, заросшие травой, внезапно обрывающиеся в нехоженном*. В переносном смысле это дороги, уходящие в сторону от проторенного пути мысли и подводящие к тому, что все еще остается непродуманным. И даже если они кончаются там как тропы, то именно поэтому идущий по ним все же достигает философски наиболее важного. Сборник открывается серией докладов под названием *Исток художественного творения* (1935-36), в которых предпринимается попытка резюмировать содержание курса лекций о Гёльдерлине, прочитанного в 1934 -35. Художественное творение X. определяет здесь как *устроение мира* (Aufstellung einer Welt) и *создание земли* (Herstellung der Erde); это значит, что в произведении искусства открываются пути для осуществления целостной взаимосвязи исторической жизни и вместе с тем указывается на то, во что нельзя проникнуть, что ускользает от понимания. Развертывая *спор* мира и земли, искусство демонстрирует, что всякая смысловая связь есть результат борьбы с неопределенным, достигается в борьбе с последним, но вместе с тем оно демонстрирует и взаимопринадлежность смысла и неопределенности. Таким образом, в искусстве осуществляется *истина*, понятая как игра *наличия* и *отсутствия*, как *несокрытость*. Следующий доклад *Время картины мира* (1938). Истинностному характеру искусства противопоставляется ориентация техники и науки на *правильность*. Там, где строятся картины мира, речь идет об особым образом осуществляемом представлении мира с целью составить о нем картину. Мир должен быть определенным образом представлен, чтобы можно было *руководствоваться* этой его картиной, организовывать его и овладевать им. Понимая научно-техническое овладение миром как предельное выражение западноевропейской традиции, X. включает в сборник две статьи, посвященные истории *метафизики*, где под *метафизикой* понимается мышление, пытающееся разрешить проблематичность в достоверности последнего основания, вытесняя опыт возможного в пользу ориентации на действительное. В первой из этих статей *Гегелевское понятие опыта* (1942-43) речь идет о том, как опыт в качестве открытого исполнения сознания обращается к научной достоверности себя самого и затем понимается как присутствие Абсолюта. Поскольку гегелевская *мирская теология мира* равнозначна смерти потустороннего Бога, постольку в ней уже звучит мотив Ницше, что становится темой следующей статьи *Слово Ницше *Бог мертв* (1947). Тезис Ницше о смерти Бога соответствует, по X., его учению о *воле к власти*, где метафизика приходит к своему концу. Там, где в качестве принципа всего действительного полагается безграничная динамика воли, не желающей ничего иного, кроме своей возможности, метафизика, вопреки своей сущностной интуиции, обращается к последнему основанию и тем самым против себя самой. Гёльдерлиновский мотив безбожной эпохи X. вновь подхватывает в посвященном Рильке докладе *Зачем поэт?* (1946). В *скудное время* поэзия и поэтическое призвание должны стать *вопросом поэтическим*. Здесь X. еще раз возвращается к *теологии последнего Бога*, развивавшейся им в *Статьях и пояснениях к поэзии Гёльдерлина*. К кругу тех же идей принадлежит и завершающий кн. текст *Изречение Анаксимандра* (1946). Подробное толкование единственного предложения, дошедшего до нас от этого греческого мыслителя, нацелено на обращение вопрошания к началу мысли, чтобы подготовить возможный опыт другого начала. Такое заключение книги позволяет усмотреть ее значение в том *историческом осмыслении*, которое стало определяющим для последующей хайдеггеровской мысли. В двухтомный труд *НИЦШЕ* (1961) вошли отобранные самим автором лекции и статьи 1936-40. Они выстраивают *путь, на котором лекции, каждая из которых сама еще в пути, кладут начало диалогу*. Этой публикацией X. преследовал две цели: он стремился *обрести взгляд на мыслительный путь*, проделанный им с начала 30-х годов до *Письма о гуманизме* (1947), а также *подготовить* мышление к делу, обозначенному именем *Ницше*. Это дело есть для X. метафизика. В кн. наиболее доступно представлено хайдеггеровское понимание метафизики. Ницше здесь последовательно прочитывается как философ, без оговорок ставимый в один ряд с такими мыслителями как Лейбниц, Кант и Гегель. Тем самым Ницше окончательно перестает казаться философом-поэтом или писателем, высвечивающим экзистенцию. Собранные в сборнике тексты свидетельствуют также о том, как изменялось понимание метафизики самим X. В лекции *Воля к власти как искусство* еще дается позитивный образ метафизики, чему соответствует и установка по отношению к Ницше. Здесь X. следует ницшевскому пониманию искусства как противодействия нигилизму и видит в Ницше союзника по мысли, что искусство должно *подготавливать и обосновывать меры и законы исторически духовного здесь-бытия*. Поскольку философия Ницше по его собственному свидетельству есть *перевернутый платонизм*, она отворачивается от закосневшей традиции и видит в искусстве подлинно метафизическую активность. В лекции о *Вечном возвращении того же самого* (1937) знаменитые пассажи из *Заратустры* о *вечном возвращении* истолковываются X. как предвосхищение его собственной концепции временности, однако X. радикально дистанцируется от того, что он называет *ницшевской метафизической позицией*. *Переворачивание платонизма не устраняет платонизм, но упрочивает его именно из-за видимости того, будто оно его устраняет*. Иному толкованию Ницше соответствует и иное понимание *метафизики*: теперь *метафизика* отождествляется с западной мыслительной традицией как мышлением вневременного наличия (Prasenz) и главным понятием этого мышления понятием действительности. Ницше выступает теперь как мыслитель *конца метафизики*: с его философией метафизика вступает в стадию, в которой она оказывается противоположностью мышления, в котором речь идет о *другом начале* и которое должно поэтому вопрошающим образом противопоставить себя мышлению *первого начала*. *Разбор* философии Ницше, совпадающий с размежеванием с ним (*Aus-einander-setzung*), должен высвободить мышление другого начала и способствовать его приготовлению. Этой задаче посвящены лекции *Воля к власти как познание* и *Европейский нигилизм*, а также носящая обобщающий характер лекция *Метафизика Ницше*. В *Метафизике как истории бытия* и *Набросках к истории бытия как метафизике* X. смещает акцент: речь теперь идет о том, чтобы истолковать западное мышление как всякий раз начинающуюся заново разработку опыта бытия, который остается неразрешенным и только и приводит метафизику в движение. История философии, предстает здесь, как у Гегеля, в качестве развертывания сущности философии. Важнейшая из поздних работ X. *НА ПУТИ К ЯЗЫКУ* (1959). Это шесть текстов, пять из которых были текстами докладов, прочитанных между 1950 и 1959 и излагающих хайдеггеровские размышления на тему языка. В противоположность более ранним работам X. о языке тексты, представленные здесь, ставят радикально новый акцент. Если прежде X. пытался *привести к языку, что еще не было высказано*, то теперь язык понимается как сфера, в которой поэтическое, т.е. открытие сущего, только и может произойти. Язык есть бытие человека; более того: то, что испытывается как *бытие* (das Sein), нуждается в языке, чтобы смочь осуществиться. Основная мысль формулируется уже в первом докладе, озаглавленном *Язык* (1950). Положение X. гласит: *язык говорит* {*die Sprache spricht*). Тем самым X. не имеет в виду, что язык есть анонимная речь, осуществляющая себя как бы через говорящего и умаляющая его до простой инстанции. Напротив, X. утверждает, что всякое говорение всегда осуществляется уже в среде языка и, прежде всего, несказанного, принадлежащего языку: язык есть область возможности говорения, только частично представляющая себя в говорении. Говорение означает: *соответствовать* (*entsprechen*) языку и принимать участие в нем как области возможности собственного сказа: *Мы говорим не только на языке, мы говорим из него*. В этом смысле X. называет язык *звучанием тишины*. *Звучание* означает при этом *собранное призывание, которое собирает в призывании к себе*, т.е. приводит говорящего в среду языка. А *тишина* есть это собирание языка потому, что она есть не что иное, как покоящаяся в себе выразительность того, что может быть сказано. В этой нетронутой выразительности говорение покоится тем более, чем тщательнее оно осуществляется как говорение. Хотя всякое говорение есть, по существу, *слушание языка*, в поэзии это проступает наиболее отчетливо. Поэтому X., размышляя о сути языка, вновь и вновь обращается к поэзии. Первые два текста кн. посвящены одному из стихотворений Георга Тракля, а четвертый и пятый истолковывают стихотворение Стефана Герге *Слово*. Обобщающий характер носит заключительный текст *Путь к языку* (1959). К иному роду относится третий из текстов сборника *Из разговора о языке* (1953-54), поводом к написанию которого послужила встреча с японским германистом по имени Тезука. Это не протокол состоявшейся беседы, а сочиненная, вымышленная беседа *между японцем и спрашивающим*; она нацелена на то, чтобы поместить поздние хайдеггеровские мысли о языке в контекст его мыслительного пути. Здесь концепция языка, развитая в *Бытии и времени*, подводится под рубрику герменевтики языка, что дает X. возможность связать теперь понятие *герменевтического* со своими более поздними мыслями о языке. *Герменевтическим* выступает теперь не истолкование здесь-бытия, а сам язык. Язык есть то, что дает понять. Гюнтер Фигалъ (Тюбинген) Разговор на проселочной дороге. М., 1991; Язык. СПб., 1991; Работы и размышления разных лет. М., 1993; Время и бытие. Работы разных лет. М., 1993; О существе и понятии *фюсис*: Аристотель, *Физика*, В-1. М.,1995; Феноменологическая и трансцендентальная философия ценности. Киев, 1996; Кант и проблема метафизики. М.,1997; Бытие и время. М., 1997. Михайлов A.B. Мартин Хайдеггер: человек в мире. М., 1990; Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.,1991; К. Lowith. Denker in durftiger Zeit (1953) // Samtliche Schriften. Ten. 1984, №8; W. Marx. Heidegger und die Tradition. Stuttgart, 1961; O. Poggeler. Der Denkweg Martin Heideggers. Pfullingen, 1963; W.J. Richardson. Through Phenomenology to Thought. Haag, 1963; E. Tugendhat. Der Wahrheitsbegriff bei Husserl und Heidegger. В., 1970; R. Schuermann. Le Principe d&amp;Anarchie. P., 1982; F. Volpi. Heidegger e Aristotele. Padova, 1984; H.-G. Gadamer. Heideggers Wege. Tubingen, 1983; G. Figal. Martin Heidegger. Phanomenologie der Freiheit. Fr./M., 1988; H. Ott. Martin Heidegger. Unterwegs zu seiner Biographie, Fr./M. N.Y., 1988; G. Figal. Heidegger zur Einfuhrung. Hamburg, 1992; T. Kisiel. The Genesis of Heidegger&amp;s Being and Time. Berkley, Los Angeles, 1993.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (26 сентября 1889 - 26 мая 1976) - немецкий мыслитель, оказавший громадное влияние на философию 20 в. Его направление относят к феноменологии, герменевтике, фундаментальной онтологии и, против его воли, к экзистенциализму. В философской традиции Хайдеггер опирается на Аристотеля и особенно на И. Канта, становление его как философа проходило в чтении Августина, М. Лютера, Б. Паскаля, Г. В. Ф. Гегеля, Ф. В. Шеллинга, Ф. Ницше, С. Кьеркегора, Ф. Гельдерлина, Р. М. Рильке, Ф. М. Достоевского. Его непосредственные предшественники - Ф. Брентано, П. В. Дильтей, прямые учителя - Э. Гуссерль и Г. Риккерт; раннему Хайдеггеру ближе всего К. Ясперс, Р. Бультман, Макс Шелер, Ханна Арендт. -----Ранний период-----Учился в гуманитарной гимназии, в классическом лицее Констанца; бакалавр лицея иезуитов во Фрейбурге. С 1909 студент богословия, математики и физики, затем философии во Фрейбургском университете. После докторантуры и доцентуры у Риккерта был ассистентом у Гуссерля (профессора Фрейбургского университета с 1916), в 1923-28 профессором Марбургского университета. С 1929, по рекомендации уходящего в отставку Гуссерля, занимает кафедру философии Фрейбургского университета. Уже в ранних лекционных курсах Хайдеггер отказывается от расхожего философского инструментария - понятий субъекта, объекта, познания, духа, материи - и проводит феноменологическую "деструкцию" (разбор) схем разума.-----"Бытие и время"-----В работе "Бытие и время" (1927) Хайдеггер вновь ставит "вопрос о бытии", отодвинутый европейской философией в сферу абстракций, как подлинное дело человеческого существа, "присутствия", открытого бытия (Dasein). Хайдеггер развертывает анализ исходного "бытия-в-мире", в которое "присутствие" оказывается всегда уже "брошено" и из которого оно ответно бросает себя на свои фактические возможности. Присутствие исходно "понимает" (разбирается) в своем мире, "расположено" (настроено) и имеет дело с целостностью мира в своей "заботе" и в "решимости" перед лицом смерти как возможности безусловной невозможности быть.Неотменимая временность присутствия предстает в "экстазах" его "всегда-уже-бывшести" (брошенности), актуальности (настоящего) и способности "настать для себя" (будущности). В сущностной временности укоренена историчность, трансцендентным горизонтом которой остается мир. -----После "поворота". Лекционные курсы-----В начале 1930-х гг. происходит "поворот" в философствовании Хайдеггера. К главной своей цели он продолжает идти уже путем осмысления бытия как истины (алетейи - "непотаенности") и "события", особенно в работе "К философии: о событии", (1936-38), сопоставимой по значимости с "Бытием и временем", но впервые опубликованной лишь в 1989. Вокруг "истинствования" человека в "просвете свободы" движется мысль Хайдеггера в лекционных курсах "О существе человеческой свободы" (1930), "Бытие и истина" (1933-34). -----В мае 1933 Хайдеггер избран ректором Фрейбургского университета как человек, который в условиях прихода к власти нацистов сможет найти способ общения с новым режимом, отстоять университетскую автономию. Ректорство Хайдеггера, ставшее впоследствии предметом придирчивого расследования, продолжалось до февраля 1934, когда он оставил этот пост. В лекциях, интерпретирующих понятия философии Ницше "воля к власти", "вечное возвращение" и др., Хайдеггер исследует явление "нигилизма" как упущение онтологической разницы между бытием и сущим, ведущее к бездумному покорению планеты в борьбе за мировое господство, в конечном счете к опустошению земли, по плоскости которой активно движется "работающий зверь" - забывший свою истину человек. Хайдеггер обращается к поэзии и искусству как "хранителям бытия" и собеседникам философии. Создание лекционных курсов (более 50 томов в Полном собрании сочинений), прервалось в ноябре 1944, когда как идеологически ненужный режиму он был направлен на рытье окопов, а с приходом французской оккупационной администрации лишен прав преподавания. Оно отчасти возобновляется курсом "Что называется мышлением?" (1951-52) и семинарами по Гераклиту и Пармениду, Гегелю, Канту (отчасти в Ле Торе, Франция), по феноменологии Гуссерля (1973).-----"Письмо о гуманизме"-----В знаменитом письме французскому другу (Жану Бофре) "О гуманизме" (1947) Хайдеггер отклоняет типичное сближение его с экзистенциализмом Ж. П. Сартра и Ясперса (с последним он по существу разошелся уже в рецензии 1919-21 на "Психологию мировоззрений"). Экзистенциалистской замкнутости на человеке Хайдеггер противопоставляет внимание к "измерению бытия", через которое человек впервые только и узнает свое призвание быть "пастухом бытия" в "доме бытия" - языке.-----Философия техники и языка-----В докладах "Взгляд в то, что есть" (Бремен, 1949) и "Вещь" (Мюнхен, 1950) наукотехника, движущая сила новоевропейской истории, раскрывается как "постав", позиция сплошного "исследующего устанавливания" сущего для распоряжения им. "Постав" правит и субъектом, который втягивается в его систему необходимой составной частью. По мере тотальной организации мира "постав" все вернее минует истину бытия, но тем яснее позволяет осмыслить истину как нечто не поддающееся установлению. В докладе "Язык" (Бюлерхеэ, 1950) и в книге "Путь к языку" (1959) слово мысли и поэзии, заслоненное обычным представлением знака как заместителя вещи, выступает у Хайдеггера как зов мира, ожидающего, чтобы человек "сказал" его. -----Наследие и влияние-----С 1973 под руководством Хайдеггера начато издание Полного собрания его сочинений. Издание предполагает свыше 100 томов. Оно должно включить все 100 тыс. рукописных страниц архивов философа, при жизни опубликованных едва ли на 1/5. Библиография литературы о Хайдеггере насчитывает десятки тысяч изданий. Отдельные темы и приемы его мысли развертывают как прямые его ученики (Х. Г. Гадамер, Х. Арендт, Ж. Бофре), так и отталкивающиеся от него философы (Сартр, Ж. Деррида). Современная этика (Э. Левинас, А. Глюксман), политология (Р. Рорти), философия техники (Ш. Ширмахер), богословие, в т. ч. православное (Х. Яннарас), идеологическая публицистика пропитаны идеями Хайдеггера. Весомость его мысли лишь подчеркивается критикой в его адрес (Ясперс, Р. Карнап, Т. Адорно, Г. Грасс, Ю. Хабермас) и повторяющимися попытками его развенчания. -----Сочинения: -----Разговор на проселочной дороге: Избранные статьи позднего периода творчества. М., 1991.-----Работы и размышления разных лет. М., 1993.-----Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993.-----Бытие и время. М., 1997. -----Gesamtausgabe. Frankfurt am Мain, 1975.-----В. В. Бибихин ХАЙДЕН (Heiden) Эрик (р. 1958) - американский спортсмен (коньки). Чемпион Олимпийских игр (1980 - 5 золотых медалей), многократный чемпион мира (в 1977-80).<br>... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976) - немецкий философ, один из основоположников немецкого экзистенциализма. Развил учение о бытии ("фундаментальная онтология"), в основе которого противопоставление подлинного существования (экзистенции) и мира повседневности, обыденности; постижение смысла бытия связано, по Хайдеггеру, с осознанием бренности человеческого существования ("Бытие и время", 1927). Темы работ позднего Хайдеггера - происхождение "метафизического" способа мышления, поиск пути к "истине бытия".<br>... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН

(1889–1976) — немецкий философ. Один из создателей и лидеров экзистенциальной философии. Д-р философии (1913), проф. Марбургского (с 1923) и Фрейбургского (с 1928) университетов. Занимался теологией, математикой и естествознанием, испытал воздействие философии Ф. Брентано, Вильгельма Дильтея, с 1916 г.работал ассистентом Э. Гуссерля. В 1927 г. опубликовал работу «Бытие и время», ставшую его основным философским произведением. Исследовал ряд актуальных проблем человеческого существования, в т. ч. вопросы бытия и его структуры, временности, конечности, смысла, заброшенности, одиночества, тревоги, заботы, страха, свободы, истины и др. В 1929 г. возглавил кафедру философии, которой до этого руководил Э. Гуссерль. В послевоенный период активно исследовал проблемы мира, техники, языка, происхождения метафизического способа мышления, истины бытия и др. Создал оригинальные теории и соответствующий категориально-понятийный аппарат. По приглашению Л. Бинсвангера неоднократно посещал его клинику, где излагал идеи своей философии психиатрам и психоаналитикам. Оказал влияние на развитие современной философии, психоанализа и др. течений глубинной психологии, всего гуманитарного знания. Автор книг «Кант и проблема метафизики» (1929), «Введение в метафизику» (1953), «Что такое мышление?» (1954), «На пути к языку» (1959), «Ницше» (тт. 1–2, 1961) и др.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН (18891976)

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976), немецкий философ, один из основоположников немецкого экзистенциализма. Развил учение о бытии ("фундаментальная онтология"), в основе которого противопоставление подлинного существования (экзистенции) и мира повседневности, обыденности; постижение смысла бытия связано, по Хайдеггеру, с осознанием бренности человеческого существования ("Бытие и время", 1927). Темы работ позднего Хайдеггера - происхождение "метафизического" способа мышления, поиск пути к "истине бытия".... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН (18891976)

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (1889-1976) , немецкий философ, один из основоположников немецкого экзистенциализма. Развил учение о бытии ("фундаментальная онтология"), в основе которого противопоставление подлинного существования (экзистенции) и мира повседневности, обыденности; постижение смысла бытия связано, по Хайдеггеру, с осознанием бренности человеческого существования ("Бытие и время", 1927). Темы работ позднего Хайдеггера - происхождение "метафизического" способа мышления, поиск пути к "истине бытия".... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН (26 СЕНТЯБРЯ 1889 26 МАЯ 1976)

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (26 сентября 1889 - 26 мая 1976), немецкий мыслитель, оказавший громадное влияние на философию 20 в. Его направление относят к феноменологии, герменевтике, фундаментальной онтологии и, против его воли, к экзистенциализму. В философской традиции Хайдеггер опирается на Аристотеля и особенно на И. Канта, становление его как философа проходило в чтении Августина, М. Лютера, Б. Паскаля, Г. В. Ф. Гегеля, Ф. В. Шеллинга, Ф. Ницше, С. Кьеркегора, Ф. Гельдерлина, Р. М. Рильке, Ф. М. Достоевского. Его непосредственные предшественники - Ф. Брентано, П. В. Дильтей, прямые учителя - Э. Гуссерль и Г. Риккерт; раннему Хайдеггеру ближе всего К. Ясперс, Р. Бультман, Макс Шелер, Ханна Арендт. -----Ранний период-----Учился в гуманитарной гимназии, в классическом лицее Констанца; бакалавр лицея иезуитов во Фрейбурге. С 1909 студент богословия, математики и физики, затем философии во Фрейбургском университете. После докторантуры и доцентуры у Риккерта был ассистентом у Гуссерля (профессора Фрейбургского университета с 1916), в 1923-28 профессором Марбургского университета. С 1929, по рекомендации уходящего в отставку Гуссерля, занимает кафедру философии Фрейбургского университета. Уже в ранних лекционных курсах Хайдеггер отказывается от расхожего философского инструментария - понятий субъекта, объекта, познания, духа, материи - и проводит феноменологическую "деструкцию" (разбор) схем разума.-----"Бытие и время"-----В работе "Бытие и время" (1927) Хайдеггер вновь ставит "вопрос о бытии", отодвинутый европейской философией в сферу абстракций, как подлинное дело человеческого существа, "присутствия", открытого бытия (Dasein). Хайдеггер развертывает анализ исходного "бытия-в-мире", в которое "присутствие" оказывается всегда уже "брошено" и из которого оно ответно бросает себя на свои фактические возможности. Присутствие исходно "понимает" (разбирается) в своем мире, "расположено" (настроено) и имеет дело с целостностью мира в своей "заботе" и в "решимости" перед лицом смерти как возможности безусловной невозможности быть. Неотменимая временность присутствия предстает в "экстазах" его "всегда-уже-бывшести" (брошенности), актуальности (настоящего) и способности "настать для себя" (будущности). В сущностной временности укоренена историчность, трансцендентным горизонтом которой остается мир. -----После "поворота". Лекционные курсы-----В начале 1930-х гг. происходит "поворот" в философствовании Хайдеггера. К главной своей цели он продолжает идти уже путем осмысления бытия как истины (алетейи - "непотаенности") и "события", особенно в работе "К философии: о событии", (1936-38), сопоставимой по значимости с "Бытием и временем", но впервые опубликованной лишь в 1989. Вокруг "истинствования" человека в "просвете свободы" движется мысль Хайдеггера в лекционных курсах "О существе человеческой свободы" (1930), "Бытие и истина" (1933-34). -----В мае 1933 Хайдеггер избран ректором Фрейбургского университета как человек, который в условиях прихода к власти нацистов сможет найти способ общения с новым режимом, отстоять университетскую автономию. Ректорство Хайдеггера, ставшее впоследствии предметом придирчивого расследования, продолжалось до февраля 1934, когда он оставил этот пост. В лекциях, интерпретирующих понятия философии Ницше "воля к власти", "вечное возвращение" и др., Хайдеггер исследует явление "нигилизма" как упущение онтологической разницы между бытием и сущим, ведущее к бездумному покорению планеты в борьбе за мировое господство, в конечном счете к опустошению земли, по плоскости которой активно движется "работающий зверь" - забывший свою истину человек. Хайдеггер обращается к поэзии и искусству как "хранителям бытия" и собеседникам философии. Создание лекционных курсов (более 50 томов в Полном собрании сочинений), прервалось в ноябре 1944, когда как идеологически ненужный режиму он был направлен на рытье окопов, а с приходом французской оккупационной администрации лишен прав преподавания. Оно отчасти возобновляется курсом "Что называется мышлением?" (1951-52) и семинарами по Гераклиту и Пармениду, Гегелю, Канту (отчасти в Ле Торе, Франция), по феноменологии Гуссерля (1973).-----"Письмо о гуманизме"-----В знаменитом письме французскому другу (Жану Бофре) "О гуманизме" (1947) Хайдеггер отклоняет типичное сближение его с экзистенциализмом Ж. П. Сартра и Ясперса (с последним он по существу разошелся уже в рецензии 1919-21 на "Психологию мировоззрений"). Экзистенциалистской замкнутости на человеке Хайдеггер противопоставляет внимание к "измерению бытия", через которое человек впервые только и узнает свое призвание быть "пастухом бытия" в "доме бытия" - языке.-----Философия техники и языка-----В докладах "Взгляд в то, что есть" (Бремен, 1949) и "Вещь" (Мюнхен, 1950) наукотехника, движущая сила новоевропейской истории, раскрывается как "постав", позиция сплошного "исследующего устанавливания" сущего для распоряжения им. "Постав" правит и субъектом, который втягивается в его систему необходимой составной частью. По мере тотальной организации мира "постав" все вернее минует истину бытия, но тем яснее позволяет осмыслить истину как нечто не поддающееся установлению. В докладе "Язык" (Бюлерхеэ, 1950) и в книге "Путь к языку" (1959) слово мысли и поэзии, заслоненное обычным представлением знака как заместителя вещи, выступает у Хайдеггера как зов мира, ожидающего, чтобы человек "сказал" его. -----Наследие и влияние-----С 1973 под руководством Хайдеггера начато издание Полного собрания его сочинений. Издание предполагает свыше 100 томов. Оно должно включить все 100 тыс. рукописных страниц архивов философа, при жизни опубликованных едва ли на 1/5. Библиография литературы о Хайдеггере насчитывает десятки тысяч изданий. Отдельные темы и приемы его мысли развертывают как прямые его ученики (Х. Г. Гадамер, Х. Арендт, Ж. Бофре), так и отталкивающиеся от него философы (Сартр, Ж. Деррида). Современная этика (Э. Левинас, А. Глюксман), политология (Р. Рорти), философия техники (Ш. Ширмахер), богословие, в т. ч. православное (Х. Яннарас), идеологическая публицистика пропитаны идеями Хайдеггера. Весомость его мысли лишь подчеркивается критикой в его адрес (Ясперс, Р. Карнап, Т. Адорно, Г. Грасс, Ю. Хабермас) и повторяющимися попытками его развенчания. -----Сочинения: -----Разговор на проселочной дороге: Избранные статьи позднего периода творчества. М., 1991.-----Работы и размышления разных лет. М., 1993.-----Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993.-----Бытие и время. М., 1997. -----Gesamtausgabe. Frankfurt am Мain, 1975.-----В. В. Бибихин... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (HEIDEGGER) МАРТИН (26 СЕНТЯБРЯ 1889 26 МАЯ 1976)

ХАЙДЕГГЕР (Heidegger) Мартин (26 сентября 1889 - 26 мая 1976) , немецкий мыслитель, оказавший громадное влияние на философию 20 в. Его направление относят к феноменологии, герменевтике, фундаментальной онтологии и, против его воли, к экзистенциализму. В философской традиции Хайдеггер опирается на Аристотеля и особенно на И. Канта, становление его как философа проходило в чтении Августина, М. Лютера, Б. Паскаля, Г. В. Ф. Гегеля, Ф. В. Шеллинга, Ф. Ницше, С. Кьеркегора, Ф. Гельдерлина, Р. М. Рильке, Ф. М. Достоевского. Его непосредственные предшественники - Ф. Брентано, П. В. Дильтей, прямые учителя - Э. Гуссерль и Г. Риккерт; раннему Хайдеггеру ближе всего К. Ясперс, Р. Бультман, Макс Шелер, Ханна Арендт. -----Ранний период-----Учился в гуманитарной гимназии, в классическом лицее Констанца; бакалавр лицея иезуитов во Фрейбурге. С 1909 студент богословия, математики и физики, затем философии во Фрейбургском университете. После докторантуры и доцентуры у Риккерта был ассистентом у Гуссерля (профессора Фрейбургского университета с 1916), в 1923-28 профессором Марбургского университета. С 1929, по рекомендации уходящего в отставку Гуссерля, занимает кафедру философии Фрейбургского университета. Уже в ранних лекционных курсах Хайдеггер отказывается от расхожего философского инструментария - понятий субъекта, объекта, познания, духа, материи - и проводит феноменологическую "деструкцию" (разбор) схем разума.-----"Бытие и время"-----В работе "Бытие и время" (1927) Хайдеггер вновь ставит "вопрос о бытии", отодвинутый европейской философией в сферу абстракций, как подлинное дело человеческого существа, "присутствия", открытого бытия (Dasein). Хайдеггер развертывает анализ исходного "бытия-в-мире", в которое "присутствие" оказывается всегда уже "брошено" и из которого оно ответно бросает себя на свои фактические возможности. Присутствие исходно "понимает" (разбирается) в своем мире, "расположено" (настроено) и имеет дело с целостностью мира в своей "заботе" и в "решимости" перед лицом смерти как возможности безусловной невозможности быть. Неотменимая временность присутствия предстает в "экстазах" его "всегда-уже-бывшести" (брошенности), актуальности (настоящего) и способности "настать для себя" (будущности). В сущностной временности укоренена историчность, трансцендентным горизонтом которой остается мир. -----После "поворота". Лекционные курсы-----В начале 1930-х гг. происходит "поворот" в философствовании Хайдеггера. К главной своей цели он продолжает идти уже путем осмысления бытия как истины (алетейи - "непотаенности") и "события", особенно в работе "К философии: о событии", (1936-38), сопоставимой по значимости с "Бытием и временем", но впервые опубликованной лишь в 1989. Вокруг "истинствования" человека в "просвете свободы" движется мысль Хайдеггера в лекционных курсах "О существе человеческой свободы" (1930), "Бытие и истина" (1933-34). -----В мае 1933 Хайдеггер избран ректором Фрейбургского университета как человек, который в условиях прихода к власти нацистов сможет найти способ общения с новым режимом, отстоять университетскую автономию. Ректорство Хайдеггера, ставшее впоследствии предметом придирчивого расследования, продолжалось до февраля 1934, когда он оставил этот пост. В лекциях, интерпретирующих понятия философии Ницше "воля к власти", "вечное возвращение" и др., Хайдеггер исследует явление "нигилизма" как упущение онтологической разницы между бытием и сущим, ведущее к бездумному покорению планеты в борьбе за мировое господство, в конечном счете к опустошению земли, по плоскости которой активно движется "работающий зверь" - забывший свою истину человек. Хайдеггер обращается к поэзии и искусству как "хранителям бытия" и собеседникам философии. Создание лекционных курсов (более 50 томов в Полном собрании сочинений), прервалось в ноябре 1944, когда как идеологически ненужный режиму он был направлен на рытье окопов, а с приходом французской оккупационной администрации лишен прав преподавания. Оно отчасти возобновляется курсом "Что называется мышлением?" (1951-52) и семинарами по Гераклиту и Пармениду, Гегелю, Канту (отчасти в Ле Торе, Франция), по феноменологии Гуссерля (1973).-----"Письмо о гуманизме"-----В знаменитом письме французскому другу (Жану Бофре) "О гуманизме" (1947) Хайдеггер отклоняет типичное сближение его с экзистенциализмом Ж. П. Сартра и Ясперса (с последним он по существу разошелся уже в рецензии 1919-21 на "Психологию мировоззрений"). Экзистенциалистской замкнутости на человеке Хайдеггер противопоставляет внимание к "измерению бытия", через которое человек впервые только и узнает свое призвание быть "пастухом бытия" в "доме бытия" - языке.-----Философия техники и языка-----В докладах "Взгляд в то, что есть" (Бремен, 1949) и "Вещь" (Мюнхен, 1950) наукотехника, движущая сила новоевропейской истории, раскрывается как "постав", позиция сплошного "исследующего устанавливания" сущего для распоряжения им. "Постав" правит и субъектом, который втягивается в его систему необходимой составной частью. По мере тотальной организации мира "постав" все вернее минует истину бытия, но тем яснее позволяет осмыслить истину как нечто не поддающееся установлению. В докладе "Язык" (Бюлерхеэ, 1950) и в книге "Путь к языку" (1959) слово мысли и поэзии, заслоненное обычным представлением знака как заместителя вещи, выступает у Хайдеггера как зов мира, ожидающего, чтобы человек "сказал" его. -----Наследие и влияние-----С 1973 под руководством Хайдеггера начато издание Полного собрания его сочинений. Издание предполагает свыше 100 томов. Оно должно включить все 100 тыс. рукописных страниц архивов философа, при жизни опубликованных едва ли на 1/5. Библиография литературы о Хайдеггере насчитывает десятки тысяч изданий. Отдельные темы и приемы его мысли развертывают как прямые его ученики (Х. Г. Гадамер, Х. Арендт, Ж. Бофре), так и отталкивающиеся от него философы (Сартр, Ж. Деррида). Современная этика (Э. Левинас, А. Глюксман), политология (Р. Рорти), философия техники (Ш. Ширмахер), богословие, в т. ч. православное (Х. Яннарас), идеологическая публицистика пропитаны идеями Хайдеггера. Весомость его мысли лишь подчеркивается критикой в его адрес (Ясперс, Р. Карнап, Т. Адорно, Г. Грасс, Ю. Хабермас) и повторяющимися попытками его развенчания. -----Сочинения: -----Разговор на проселочной дороге: Избранные статьи позднего периода творчества. М., 1991.-----Работы и размышления разных лет. М., 1993.-----Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993.-----Бытие и время. М., 1997. -----Gesamtausgabe. Frankfurt am Мain, 1975.-----В. В. Бибихин... смотреть

ХАЙДЕГГЕР (МАРТИН)

немецкий философ (Мескирх, Баден, 1889 — там же, 1976). Ученик Гуссерля. В 1914 г. публикует свою диссертацию «Теория суждения в психологизме». Профессор в Марбурге, в 1927 г. публикует «Бытие и Время» (Sein und Zeit). Влияние этого произведения (где Сартр позаимствовал почти весь свой анализ «Бытия и Ничто», а Камю — свое понятие «абсурдности» существования) идет от экзистенциального анализа человека в его ситуации. Однако более поздние редакции философа добавили вступление к «Бытию и Времени», согласно которому вопрос здесь стоит не о человеке, но о бытии, которое является стержнем хайдеггеровской рефлексии («О сущности истины» и «Письмо о гуманизме», 1947). Его мысль тяготеет к анализу поэтического языка (Satz vom Grund, 1957; Die Sprache) как единственного выразителя откровения бытия. Скорее вдохновенный, чем строгий философ, пророк нашей «декадентской» эпохи и эры атомизма, Хайдеггер оказывает глубокое влияние на современную мысль и притягивает к себе все умы. Его произведения: «Кант и проблема метафизики» (1929), «Пути, которые никуда не ведут» (1950), «Тропа» (1953), «Введение в метафизику» (1953), «Что значит — мыслить?» (1954), «Что такое философия?» (1956), «Тождество и различие» (1957), «Время и бытие» (1962).... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

1889–1976)– великий немецкий философ, создатель «новой онтологии». Утверждал, что современная европейская цивилизация упустила из внимания главный вопрос – «вопрос о бытии», подменив глубокое и драматичное изучение этой проблемы системой концептуальных натяжек и искусственных рационалистических моделей («картиной мира»). Западно-европейской схоластической и современной постхристианской философии Хайдеггер противопоставлял греческую мысль (особенно досократиков), где бытие стояло в центре всей философии. Большое значение уделял языку (и в частности, поэзии), считая, что контуры мысли сопряжены с самой стихией языка и, следовательно, содержание понятий и определений претерпевают существенные изменения в процессе перевода. Особенно ярко, по Хайдеггеру, это заметно при переводе древнегреческих философов и поэтов на латынь.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

HEIDEGGER, Martin) (1889-1976) Немецкий философ; в своей работе «Бытие и время» (Heidegger, 1927) подверг критике абстрактные теории человеческого бытия за их пренебрежение конкретным, действительным, повседневным миром. Разработанный им взгляд на природу этого обыденного социального мира оказал впоследствии влияние на социологию жизненного мира или повседневной жизни. Хайдеггер разработал философскую методологию анализа текстов, способствовавшую появлению современной техники деконструкции. Его анализ технологического общества (1954) представлял собой важную консервативную критику капитализма, однако связь Хайдеггера с фашизмом повредила его репутации. См. также: Онтология; Постструктурализм; Социология повседневной жизни; Структурация; Феноменологическая социология; Фуко. Лит.: Dreyfus (1991) ... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

Heidegger, Martin) (1889—1976), нем. философ, ученик Гуссерля (феноменология), один из основоположников экзистенциализма. В своей гл. работе Бытие и время (1927) X. предпринял попытку вернуть философию к первостепенно важному, по его мнению, вопросу: что такое бытие? X. никогда не утверждал, что способен ответить на этот вопрос, но тем не менее разработал новую систему филос. понятий, в к-рой традиц. метафизика и эпистемология уступили место анализу осн. х-к человеческого существования (бытие в мире). Нек-рые полагают, что филос. достижения X. перечеркнуты его связями с нацизмом. ... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

(1889-1976) — немецкий философ и психолог, один из создателей экзистенциализма. Д-р философии (1913), профессор Марбург-ского (с 1923) и Фрейбургского (с 1928) ун-тов. Ученик и последователь Э. Гуссерля. Занимался теологией, математикой и естествознанием в лицеях иезуитов в Констанце и Фрейбурге. Изучал философию во Фрейбургском ун-те под руководством Генриха Риккерта. Испытал воздействие философии Ф. Брентано, Вильгельма Дильтея и др. В 1913 г. защитил и в 1914 г. опубликовал диссертацию Учение о суждении в психологизме. С 1916 г. работал ассистентом Э. Гуссерля и подвергся влиянию его феноменологической философии. В 1927 г. опубликовал работу Бытие и время, ставшую его основным философским произведением. Исследовал ряд актуальных проблем человеческого существования, в т.ч. вопросы бытия и его структуры, временности, конечности, смысла, заброшенности, одиночества, тревоги, заботы, страха, свободы, истины и др. В 1929 г. возглавил кафедру философии, которой до этого руководил Э. Гуссерль. В 1933—1934 гг. — ректор Фрейбургского университета. В послевоенный период активно исследовал проблемы мира, техники, языка, происхождения метафизического способа мышления, истины бытия и др. Создал оригинальные теории и соответствующий категориально-понятийный аппарат. По приглашению Л. Бинсвангера неоднократно посещал его клинику, где излагал идеи своей философии психиатрам и психоаналитикам. Оказал влияние на развитие современной философии, психоанализа и др. течений глубинной психологии, всего гуманитарного знания. Учеником X. являлся Жан Поль Сартр. Автор книг: Кант и проблема метафизики, 1929; Введение в метафизику, 1953; Что такое мышление? , 1954; На пути к языку, 1959; Ницше, тт. 1-2, 1961 и др. В. И. Овчаренко ... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

(1889-1976) один из основоположников экзистенциализма. Хотя экзистенциалистские идеи уже выдвигались ранее, Хайдеггер в монографии «Бытие и время» (1927) впервые сделал попытку в систематической форме изложить основные принципы экзистенциалистского подхода в философии. Кроме этой книги Хайдеггер написал следующие работы: «Кант и проблема метафизики» (1929), «Что такое метафизика?» (1930), «Введение в метафизику» (1935), «Учение Платона об истине» (1942), «Ложные тропы» (1950), «Ницше» (1961, 2 тома) и др. Хайдеггер родился в Бадене, в Германии. Он изучал философию во Фрейбургском университете, где с 1916 по 1929 г. преподавал Гуссерль. Был профессором в Марбурге, но затем вернулся во Фрейбург в 1928 г. и стал ректором этого университета в 1933 г. благодаря своей связи с нацистами. В инаугурационной речи он с энтузиазмом превозносил национал-социализм, связывая себя с нацистским движением и защищая объединение языка современной политики со своим собственным философским языком. Но десять месяцев спустя подал в отставку с поста ректора и ушел от активной деятельности в политике. В сентябре 1966 г. в интервью газете «Шпигель» Хайдеггер ответил на упреки, которые предъявлялись ему в течение 30 с лишним лет, но разрешил публиковать это интервью только после своей смерти. Оно было опубликовано лишь 5 мая 1976 г., спустя пять дней после смерти Хайдеггера. В этом интервью Хайдеггер утверждал, что надеялся сохранить самоопределение германского университета, но ему было ясно, что это «невозможно сделать без некоторых компромиссов». В то время он говорил о национал-социализме, что «здесь есть нечто новое, есть новые проблески». В 1933 г. он умолял студентов: «Не позволяйте доктринам и идеям властвовать над вашим бытием. Сам фюрер и он один является настоящим и будущим германской реальности и ее нормой». В интервью он сказал: «Сегодня я больше не написал бы предложений, которые вы цитировали. Даже в 1934 г. я не сказал бы таких вещей». Возможно, позиция Хайдеггера объясняется тем, что он был испуган антикультурными тенденциями в технологическом обществе и видел в нацистах людей, стремящихся утвердить старую культуру и миссию Германии в этом отношении. К сожалению, исходные позиции, которые привели его к принятию нацизма, по крайней мере до того, как он увидел, что нацизм совершенно не преследует те цели, которых добивался Хайдеггер, не изменились даже в его последующих работах. Хайдеггер описывает свою философию как исследование Бытия. Его считают экзистенциалистом, хотя он сам отрицает эту связь, утверждая, что именно Бытие как таковое, а не личностное существование представляет для него наибольший интерес. Его работа направлена в основном на поиски некоторого вида значения, лежащего в сердце удивительного факта, состоящего в том, что «существуют вещи». Он многим обязан Къеркегору и своему учителю Эдмунду Гуссерлю. В свою очередь Хайдеггер оказал большое влияние на Сартра. Хайдеггер использует термин Dasein (бытие), чтобы описать способ существования человеческого существа, и утверждает, что человеческая жизнь радикально отлична от других форм жизни, потому что способна познать себя и размышлять об этом бытии. Человеческие существа, утверждает он, могут выбрать подлинную жизнь, полностью понимая свое положение в мире, или неподлинную, существование наподобие автоматов, бездумно приспосабливаясь к установленным порядкам и образцам. Главная работа Хайдеггера «Бытие и время» опубликована в 1927 г. В ней он дает анализ человеческого существования и рассматривает его как путь к пониманию самого бытия. Его методом является феноменология, воспринятая от Гуссерля. Цель ее состоит в том, чтобы указать и описать данные непосредственного опыта просто как они есть, не накладывая на них организующие понятия. С феноменологической точки зрения, мир есть состояние, в кагором мы заняты и живем, он конституирует наши жизни. Скорее мы представляем собой «существа-в-мире» и Dasein наша человеческая реальность, или способ существования является тем множеством путей, в которых мы осуществляем жизнь. Это означает «что-то делать, что-то производить, обраищть внимание на чтото, присматривать за чем-то, использовать что-то, отказываться от чего-то и давать возможность чему-то, поддерживая, сопровождая, проявляя, раздражаясь, рассуждая, обсуждая, определяя». Хайдеггер пишет о «столкновении» с миром и «настроении», с которым мы сталкиваемся с миром, как об оценке мира. Мы находимся в мире, претворяя наши собственные перспективы в жизни. Человек присваивает мир, схватывает ситуацию, в которой он находится в мире, и понимает, что он может попытаться сделать, прежде чем все это будет увлечено потоком событий. Однако эта тесная связанность с жизнью мира вызывает напряжение между самореализацией человека и бездумной коллективной практикой, которую осуществляют «они» в мире. Я могу сделаться деперсонализированным объектом использования другими, поддаваясь механическим привычкам и условностям повседневного существования, приспосабливаясь к тому, что является средним, обычным и часто банальным. Хайдеггер описывает такого человека в качестве «анонимного существа», человеческого существа, ставшего отчужденным от своего истинного «Я», существа, страдающего отсутствием аутентичности, подлинности. Однако дело не в том, что если я аутентичен, то буду вести себя обязательно необыкновенным или странным образом, а в том, что мои действия, независимо от того, странные они или привычные, происходят из моего собственного поведения, а не из внешних факторов. Хайдеггер использует термин «забота», чтобы описать господствующую позицию человеческого бытия. Человеческое существо является, так сказать, «заброшенным» в уже существующий мир и вследствие этого должно быть ответственным за себя. Оно участвует заинтересованным образом в мире, в котором находится. Таким образом, забота характеризует наше бесконечное взаимодействие со всем, что мы находим, используем или с чем связаны. Это и есть структура способа, которым мы «проживаем жизнь», активное отношение, конститутивное и необходимое условие человеческого бытия Dasein. С понятием «забота» тесно связано понятие «беспокойство», или «страх», которое является ключевым в экзистенциалистской философии. Подобно Кьеркегору, Хайдеггер различает «беспокойство» и «страх», указывая, что страх проявляется перед какимто объектом, в то время как тот, кто испытывает беспокойство, переживает нечто угрожающее ниоткуда. Беспокойство есть признание бытия мира. Оно переживается как непреодолимое чувство неизбежности присутствия и полной бессмысленности бытия. Оно принуждает человека к ясному пониманию своего собственного существования и, кроме того, к размышлениям о возможностях, которые существуют для него в будущем. Таким образом, забота является характеристикой цельного переживания: она имеет дело с настоящей ситуацией, с будущим, которое открыто перед человеком, и со способом, которым он связан с другими людьми и с вещами. Человеческие существа, утверждает Хайцеггер, постоянно отворачиваются от этого переживания своей свободы и ответственности, прячась в анонимность коллективной рефлективной жизни. Это и есть неизбежная ситуация, которую представляет Dasein: мы существуем не только как части сообщества, но и как изолированные индивиды. Оба способа существования определяют человеческий путь бытия в мире. Они являются его универсальной структурой. Переживание беспокойства или страха обнаруживается для нас в том, что мы можем выбрать себя сами. Оно также обнаруживается для нас тогда, когда мы можем избежать ответственности за то, что делается этот бесконечный выбор. Хайдеггер утверждает, что реализация смерти человека ключ к аутентичности. Признавая, что смерть превращает все в бессмысленное и прекращает все возможности, мы приходим к выводу, говорит он, что мы можем или противостоять этому факту, или уйти от него. Принять его полностью означает не отвергать участие в жизни мира, а просто видеть деятельность мира внутри контекста знания смерти и противостоять абсурдности той жизни, которая имела перед собой ничто и за которой последует то же ничто. Именно это понимание может заставить человека принять ответственность за свое существование. Хайдеггер не хочет утверждать, что подлинная (аутентичная) жизнь в моральном отношении превосходит неаутентичную, неподлинную. Его мысль состоит в том, что человек обнажает структуру Dasein и делает он это для того, чтобы понять Бытие как целое. Это то, что связывает личное существование, обладающее временным характером, с цельм, так как личность не является просто кем-то, существующим во времени, но есть временное существо, т.е. существо, обладающее прошлым, настоящим и будущим, которые выступают в вечном взаимодействии и воспроизведении, что и составляет личное существование. Временная структура этого существования условие самосознания и действия, а также бытия, способного постулировать больший мир и все другие наличности, относительно которых можно спросить, почему существует такое бытие как целое. Сочинения Хайдеггера написаны исключительно сложным языком и в силу этого трудны для понимания. Дело не только в том, что он стремится проникнуть в абстрактные вопросы, но также в том, что он использует язык весьма своеобразным способом, создавая свой собственный словарь и эксплуатируя способность немецкого языка к конструированию новых составных слов. Наречия, предлоги, местоимения, союзы превращаются Хайдеггером в существительные. Слова, которые претерпели долгую историю семантического изменения, заново используются в их старых смыслах. Специализированные идиомы обобщаются значительно дальше тех пределов, в которых они обычно применяются. Каламбуры никоим образом не выступают как общепринятые, и часто ключевое слово может быть использовано в нескольких смыслах, последовательно или одновременно.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

(26.9.1889, Мескирх, Баден 26.5.1976, там же), нем. философ-экзистенциалист. В мировоззрении раннего X. слились различные тенденции идеалистич. философии кон. 19нач. 20 вв.: феноменология Гуссерля и Шелера, философия жизни Дильтея, отд. мотивы диалектической теологии. В соч. «Бытие и время» («Sein und Zeit», 1927) X. ставит вопрос о смысле бытия, к-рый, по его мнению, оказался «забытым» традиц. европ. философией. Пытаясь строить онтологию на основе гуссерлевской феноменологии, X. стремится раскрыть «смысл бытия» через рассмотрение человеч. бытия, поскольку только человеку изначально свойственно понимание бытия («открыто» бытие). По X., онтологич. основу человеч. существования составляет его конечность, временность; поэтому время должно быть рассмотрено как самая существенная характеристика бытия. X. стремится переосмыслить европ. филос. традицию, рассматривавшую чистое бытие как нечто вневременное. Причину такого «неподлинного» понимания бытия X. видит в абсолютизации одного из моментов времени настоящего, «вечного присутствия», когда подлинная временность как бы распадается, превращаясь в последовательный ряд моментов «теперь», в физическое (по X., «вульгарное») время. Осн. пороком совр. науки, как и европ. миросозерцания вообще, X. считает отождествление бытия с сущим, с эмпирич. миром вещей и явлений. Переживание временности отождествляется у раннего X. с острым чувством личности. Сосредоточенность на будущем даёт личности подлинное существование, тогда как перевес настоящего приводит к тому, что «мир вещей», мир повседневности заслоняет для человека его конечность. Такие понятия, как «страх», «решимость», «совесть», «вина», «забота» и т. п., выражают у X. духовный опыт личности, чувствующей свою неповторимость, однократность и смертность. В дальнейшем, с сер. 30-х гг., на смену им приходят понятия, выражающие реальность не столько личностноэтическую, сколько безличнокосмическую: бытие и ничто, сокрытое и открытое, основа и безосновное, земное и небесное, человеческое и божественное. Теперь X. пытается постигнуть самого человека, исходя из «истины бытия». Анализируя происхождение метафизического способа мышления и мировосприятия в целом, X. пытается показать, как метафизика, будучи основой всей европейской жизни, постепенно подготовляет новоевроп. науку и технику, ставящие своей целью подчинение всего сущего человеку, как она порождает иррелигиозность и весь стиль жизни совр. общества, его урбанизацию и омассовление. Истоки метафизики восходят, по X., к Платону и даже к Пармениду, положивших начало рационалистич. пониманию бытия, а также пониманию мышления как созерцания вечных идей, т. е. чего-то самотождественного и пребывающего. В противоположность этой традиции X. употребляет для, характеристики истинного мышления термин « вслушивание»: бытие нельзя созерцать, ему можно только внимать. Преодоление метафизич. мышления требует, по X., возвращения к изначальным, но нереализованным возможностям европ. культуры к той «досократовской» Греции, которая ещё жила «в истине бытия». Такое возвращение, по X., возможно потому, что (хоть и «забытое») бытие всё же живёт ещё в самом интимном лоне культуры в языке: «Язык это дом бытия» («Platons Lehre von der Wahrheit», Bern, 1947, S. 61). При совр. отношении к языку как к орудию язык технизируется, становится средством передачи информации и тем самым умирает как подлинная «речь», как «речение», «сказание»; теряется та последняя нить, к-рая связывала человека и его культуру с бытием, а сам язык становится мёртвым. Поэтому задача «прислушивания к языку» рассматривается X. как всемирно-историческая; не люди говорят «языком», а язык «говорит» людям и «людьми». Открывающий «истину бытия» язык продолжает жить прежде всего в произв. поэтов; не случайно X. обращается к исследованию творчества Ф. Гёльдерлина, Р. М. Рильке, Г. Тракля, С. Георге. Свою «спекулятивную филологию» X. развивал в русле традиций нем. романтизма (Гамана, Новалиса, позднего Шеллинга), выражая романтич. отношение к иск-ву как хранилищу бытия, дающему человеку «защищённость» и «надёжность». В последние годы X. в поисках бытия всё чаще обращал свой взор на Восток, в частности к дзэнбуддизму (см. Дзэн), с к-рым его роднила тоска по «невыразимому» и «неизречённому», склонность к мистич. созерцанию и метафорич. способ выражения. Т. о., если в первых своих работах X. попытался построить филос. систему, то впоследствии он провозгласил невозможность рационального постижения бытия. В целом иррационалистич. философия X. является одним из острых проявлений кризиса совр. бурж. сознания.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

(1889-1976) основатель нем. экзистенциализма. Рассматривал человеч. существование как «заботу», «заброшенность», «падшесть», «бы-тие-к-смерти» и т. д. Христ. учение о грехе переводится X. в «экзи-стенциал» виновности человека, а спасение в поиск подлинного бытия («Бытие и время», 1927). Впоследствии X. обратился к поиску трансцендентного бытия в поэзии и мифе, а совр. эпоху объявил «сумерками мира», когда человек призван молчать о боге и готовить ему встречу. Философия X. повлияла на совр. протест, и като-лич. богословие.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

(Heidegger, Martin) (1889-1976) немецкий философ и ведущий разработчик феноменологии и экзистенциализма. Его философия повлияла на современную социологическую теорию в ряде направлений. Особенно важна концепция отличия человека — Dasein — *аналитическое человеческое существо* и связанная с ней концепция времени. Человека отличает способность понять себя, хотя и не быть хозяином своего происхождения. Он в состоянии предпринимать *подлинные* действия, то есть не анонимные, обезличенные объективированные способы бытия, отвергающие его отличительные свойства. В *Бытии и времени* (1929) Хайдеггер определяет *подлинное *Я* как потенциальную способность к действию, ориентацию на будущее (грядущее), которое предполагает и возможность, и необходимость выбора. Базисное различие, проводимое Хайдеггером между оптическим (бытием или *реальными* вещами) и онтологическим (подлинным *бытием*), также имеет большое значение для языка. По Хайдеггеру, *окончательное signified (означаемое)*, к которому относятся все *signifiers* (значения), является *трансцендентальным signified (означаемым)*: Бытием. Если в своих ранних работах Хайдеггер полагал, что Бытие могло бы быть адресованным, позже он изменил свое мнение, считая все значения открыто законченными. Эту особенность языка Хайдеггер называет *методикой стирания*, подчеркивая как необходимость слова, так и его неопределенность. По мнению Хайдеггера, традиционные формулировки западной философии, которая принимала *присутствие* и основание трансцендентального эго или предмета, стали ненадежными. Хайдеггер вызывал дискуссии главным образом из-за своей ассоциации с фашизмом, что, однако, не препятствовало разнообразному применению его идей — особенно Сартром, Лаканом иДерридой (см. также Деконструкция; Постмодерн и постмодернизм). Его творчество также оказало влияние на социальную феноменологию Шюца и толкование понятия *время* Энтони Гидденсом в рамках структурационной теории.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН (Heidegger, Martin) (1889–1976) Немецкий философ, чьи социально-политические воззрения сделались предметом множества споров из-за е... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

Хайдеггер (Heidegger) Мартин (26.9.1889, Мескирх, Баден, ≈ 26.5.1976, там же), немецкий философ-экзистенциалист. Учился во Фрейбургском университете у ... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН (18891976)

немецкий философ, один из крупнейших мыслителей 20 в. Родился и воспитывался в небогатой трудовой католической семье. Такое происхождение в преимущественно протестантской Германии некоторые исследователи склонны рассматривать как сыгравшее принципиальную роль во всем философском становлении X. Принципиально неискоренимая провинциальность мышления, почвенничество, смесь католицизма с протестантизмом, критика метафизики, поиски идеального языка в языке мифа и диалекта традиционно увязываются с этими обстоятельствами жизни философа. Учился в гимназии иезуитов в Констанце, с 1909 в университете Фрайбурга слушал теологию, естественные науки, философию. Среди мыслителей, оказавших влияние на становление X. как философа, Августин, Лютер, Кьеркегор, Гегель, Шеллинг, Ницше, Гуссерль. В 1915 X. окончил Фрайбургский университет и был зачислен приват-доцентом на философский факультет. Читал курсы лекций по логике. В 1914 X. опубликовал докторскую работу *Учение о суждении в психологизме*, в 1916 диссертацию *Учение о категориях и значении у Дунса Скота*. После защиты диссертации доцентура под руководством Риккерта и ассистирование у Гуссерля. К началу 1920-х X. документально и принципиально оформляет свой разрыв с католицизмом. В 1922, благодаря ходатайству Гуссерля, X. становится (после длительной борьбы за это место и двух отказов) экстраординарным профессором Марбургского университета. Гуссерль считает X. своим главным учеником и последователем. Гадамер слышит от Гуссерля в 1924 следующие слова: *Феноменология это я и Хайдеггер*. Текст *Бытия и времени* (*Sein und Zeit*), основного труда первого периода творчества X., был написан уже в 1925. Сочинение выходит в свет в 1927 с посвящением Гуссерлю с чувствами *величайшего уважения и дружбы*. Однако Гуссерль книгу не принял, более того, между Гуссерлем и X. постепенно наступает охлаждение. В 1933 X., воодушевленный национал-социалистическим движением, принимает пост ректора Фрайбургского университета; в мае 1933 вступает в члены Национал-социалистической рабочей партии (где официально остается до 1945). (Впрочем, надо отметить, что в принципе, идеология нацизма была в значительной мере созвучна самой философии X.: тема метафизики как судьбы европейской философии, темы Ничто, европейского нигилизма, элементы почвенничества, провинциализма, популизма (философия X., несмотря на ее внешнюю эзотеричность, была типично популистской), сам характер хайдеггеровского мышления и языка (властность, тоталитарность, императивная принудительность, жесткость, техничность, скрытая идеологичность, агрессивный антропоцентризм и своеобычный *расизм*) все это в известном смысле роднит философию X. с национал-социалистической идеологией.) В этот период X. выступает за глубокую в его понимании поистине революционную реформу немецких университетов. Ректорская речь X. называлась *Самоутверждение немецких университетов*. Претензии X. к системе обучения в университетах были таковы: в них много бесполезной *учености*, псевдоэлитарности, науки разрозненны, обучение фрагментарно, давление религии и веры чрезвычайно велико. X. настаивал на том, чтобы *академическая свобода* была изгнана из немецких университетов, ибо эта свобода неподлинная, уничтожающая сам немецкий дух. Эта псевдосвобода означала, по X., преимущественно беспечность, произвольность намерений и склонностей, освобождение себя (то есть студентов) от каких-либо обязанностей в деле и досуге. Подлинное понимание свободы, считает X., должно включать в себя следующее: повинность, служение, обязательство. Свобода должна включать в себя, по мысли X., три составляющие служения: трудовую повинность, воинскую повинность и обязанность вносить духовный вклад в судьбу немецкого народа благодаря знанию. Тем не менее уже в 1934, тяготясь зависимостью от нацистской политики и идеологии, X. оставляет ректорство и целиком отдается преподаванию. Своеобразным компендиумом хайдеггеровского творчества 1930-х правомерно полагать *Доклады по философии. О событии* (1936-1938). X. разрабатывает (1936-1940) курс лекций и готовит ряд статей по творчеству Ницше, которые впоследствии составят два огромных тома (*Ницше*, 1961). Примечателен тот факт, что во времена своего ректорства, то есть с 1933 вплоть до начала 1935 X. вообще ничего не пишет. В этот период (до 1945) X. публикует текст курса лекций *Основные проблемы феноменологии* (1927), работу *Кант и проблема метафизики* (1929), *Гельдерлин и сущность поэзии* (1937), *Учение Платона об истине* (1942), *Сущность истины* (1943) и др. После войны, весной 1945 в рамках процессов по делам нацистов и их пособников создается специальная комиссия, расследующая связи X. с нацистами. Приговор: отстранение X. от преподавательской деятельности во Фрайбурге будет сопровождено временным запретом преподавать вообще где бы то ни было в Германии. Решающую роль в том, что X. не предстал перед более строгим судом, сыграло то обстоятельство, что за него заступаются его выдающиеся современники. X. переживает несколько чрезвычайно тяжелых для него лет. С 1949 X. вновь начинает выступать перед публикой сначала в клубах: 1949-1950, клуб в Бремене, доклады *Кто есть Заратустра?*, *Закон основания*. Начиная с 1951, во Фрайбургском университете и Баварской академии изящных искусств X. ожидает настоящий триумф. С 1951 X. вновь возвращается к преподаванию: читает курс *Что называется мышлением?*, ведет семинары по Гераклиту, Пармениду, Гегелю, Канту (во Франции), по феноменологии Гуссерля. Основные сочинения X. этого периода: *Неторные тропы*: (1950, сборник: серия докладов *Исток художественного творения*, 1935-1936, *Время картины мира*, 1938, статьи *Гегелевское понятие опыта*, 1942-1943, *Слова Ницше *Бог мертв*, 1947, *Зачем поэт*, 1946, *Изречение Анаксимандра*, 1946 и др.), *На пути к языку* (1959, включает доклады: *Язык*, 1950, *Из разговора о языке*, 1953-1954, *Путь к языку*, 1959), *Вехи на пути* (1967, были включены работы: *Замечания к *Психологии мировоззрений* Карла Ясперса*, 1919-1921, доклад *Феноменология и теология*, 1927, лекция *Что такое метафизика*, 1929 и примыкающие к ней *Послесловие*, 1943 и *Введение*, 1949; трактат *О сущности основания*, 1929; доклад *О сущности истины*, 1930, *Письмо о гуманизме*, 1946, *К вопросу о бытии*, 1955) и др. С 1973 X. начал готовить полное собрание своих сочинений, которое в конечном итоге составило около 100 томов. Библиография работ о X. насчитывает десятки тысяч наименований. Итак, с 1930 в мышлении X. наступает перелом: эпоха *Поворота* (die Kehre); тематика его творчества (в сравнении с идеями труда *Бытие и время*) существенно изменила свои акценты. Известный исследователь У.Ричардсон говорит о раннем *X. первом* и позднем *X. втором* как о двух совершенно разных фигурах, которые и разделяет *поворот*. Аналогичной точки зрения придерживались Бланшо, Деррида и другие, интерпретирующие *поворот* X. в постструктуралистском смысле как поворот лингвистический. С другой стороны, Рикер считал, что уже введение в *Бытие и время* содержит в себе все основные направления мышления позднего X. и никакого радикального разрыва между *ранним* и *поздним* X. нет. Тем не менее существует определенное различие в расстановке акцентов в ранний и в поздний период работы X. С 1930-х годов в творчестве X. появляются новые темы, а старые проблемы переформулируются в новом ключе: все более явно формулируются проблемы техники, науки, языка; X. подвергает переинтерпретации чуть ли не всю историю философии, дает новые характеристики практически всем философам и предшествующим ему мыслителям. Основную цель своего творчества X. по-прежнему видит в обнаружении смысла бытия, но в поздний период эти задачи он пытается решать уже не при помощи аналитики конкретного человеческого существования, а опираясь на деструкцию метафизики. Последняя выливается в деструкцию языка метафизики и попытки его преодоления. X. обнаруживает неразрывную и изначальную связь языка, бытия и человеческого существования. До 1930 X. отождествлял переживание временности с острым чувством личностного начала. После 1930 он отказывается от такого отождествления. Из произведений X. исчезают такие понятия, как *ужас*, *решимость*, *совесть*, *вина*, *бытие-к-смерти*, *забота*, *самость* и другие то есть понятия, которые выражали духовный опыт самой личности, чувствующей свою неповторимость, однократность своего бытия и свою конечность. На смену этим понятиям, которые выражали экзистенциальную, личностно-этическую реальность (что связывало X. с ранним христианством и протестантским миросозерцанием), приходят понятия мифологически-космического порядка: *бытие*, *ничто*, *сокрытое*, *открытое*, *основа*, *безосновное*, *земное*, *небесное*, *человеческое*, *божественное*. Христиански-этическое мироощущение X. уступает место эстетически-языческому. У X. меняются философские *кумиры*: интерес X. к Кьеркегору сменяется интересом к Ницше и Гёльдерлину, а занятия Августином и апостолом Павлом изучением философии досократиков. Систематическая форма философствования, которая присутствовала в раннем творчестве X., заменяется эссеистски-афористической, философские понятия сменяются *намеком*, сказанное несказанным и недосказанным. В стремлении X. найти смысл бытия и смысл человеческого существования язык становится главной и единственной силой, а тема языка становится основной в его позднем творчестве, даже темы человека, науки, техники и искусства переформулируются в понятиях языка, привязываются к этой проблематике. Понимая язык не лингвистически (как замкнутую автономную систему знаков, действующую но своим собственным, независимым от внешней реальности законам), а онтологически, обнаруживая в словах языка глубокую изначальную бытийную основу, X., по существу, сращивает язык и бытие, обнаруживает их изначальное единство, взаимосвязь и взаимозависимость. Тема языка в *фундаментальной онтологии* занимает ничуть не менее важное место, чем тема бытия, традиционно считающаяся главной в философии X. В позднем же творчестве X. тема бытия *приглушается*, в то время как тема языка *доминирует*. Это *доминирование* языковой проблематики объясняется следующим: 1) В поздней философии X. наиболее отчетливо прослеживается та *позитивная негативность*, при помощи которой и ведется обнаружение смысла бытия. Речь идет о деструкции, *методе*, который позволяет проникнуть сквозь явления метафизики к предельным основаниям, причем не только к основаниям самой метафизики, но одновременно и к основаниям бытия. Для X. очевидно, что деструкция метафизики это одновременно и прежде всего деструкция языка метафизики: метафизические принципы прежде всего закреплены в языковых процедурах. Так, например, субъект-объектная структура мира, берущая свое начало от Платона, в языке закреплена в субъект-предикатной структуре выражения. Анализ текстов и языка предшествующей философии позволяет X. выделить основные характеристики мышления метафизики и основные признаки языка метафизики. Гадамер в статье, посвященной анализу лекции *Что такое метафизика?* отмечает, что видя своей целью преодоление метафизики, X. ставит по существу вопрос о языке метафизики, *до-спрашивает* язык метафизики; точнее, сам язык метафизики ставит себя под вопрос. Язык (тексты предшествующих мыслителей) является единственным полем деструкции, и его анализ является единственным способом обнаружения смысла бытия. 2) Отрекаясь от неподлинного метафизического языка, модусы которого (болтовня, двусмысленность, любопытство) X. рассматривал в *Бытии и времени*, философ пытается обнаружить аутентичные характеристики языка: его жизнь вне разделения на теоретическое и практическое, где не существует субъект-объектного противопоставления; метафоричность и поэтичность. X. обращался к языкам дометафизических (*мифологических*) обществ: древней Германии, древней Греции, к языку поэзии (в широком смысле слова, включающего в себя весь язык искусства) как наименее технизированным, менее всего метафизичным сферам человеческой культуры. X. понимает подлинный язык не как лингвистиче ское или историческое образование; язык, по X., обладает онтологическим статусом (X. даже пытается выявить предельные основания языка: неизменные, аутентичные, бытийные слова); язык напрямую связан с бытием, существует *изначальная принадлежность слова бытию*. Более того, бытие как самое неуловимое (бытие в отличие от сущего не поддается предметному схватыванию), только и дает о себе знать, *просвечивает* сквозь язык. Именно поэтому X. называет язык *домом бытия*. Язык и проблемы языка приобретают решающее значение во всем последующем творчестве X. Язык это то пространство, где бытие *чувствует* себя в безопасности; язык это *ближайшее*. Именно как ближайшее, как самораскрытие бытия язык приобретает в творчестве позднего X. основное звучание. 3) По X., онтологическая характеристика языка говорит о его *самовластности*. Язык не представляет собой человеческое установление с его грамматической структурой *субъект объект*, с его субъективизмом *Я*. Язык это самостоятельная сила; не человек говорит на языке, говорит сам язык, самовластно, а через него и само бытие. Таким образом, язык, по X., это и *дом бытия*, и *кров*, *жилище самого человека*, и самостоятельная смыслопорождающая сила, и единственное пространство, где обитает истина бытия. Язык становится главной темой творчества позднего X., которого справедливо называют не только философом бытия, но, наравне с этим, и философом языка: согласно X., *все пути мысли более или менее ощутимым образом загадочно ведут через язык*. Весь поздний X., чем бы он ни занимался: статусом и сущностью человеческого существования, философией ли техники, анализом ли науки, европейского нигилизма, проблемами искусства и истины, всегда, постоянно и прежде всего обращается к проблемам языка, всегда прежде всего рассматривает данные области, сферы исследования в связи с языковыми проблемами. X., по сути, дела стал родоначальником этой новой уникальной стратегии, которую затем подхватил Деррида. Оценивая хайдеггеровский стиль философствования, правомерно вспомнить слова Деррида, который оценивал мышление X. как переходное, как одновременно и радикальное, и метафизическое: *текст Хайдеггера для меня чрезвычайно важен, он составляет прорыв небывалый, необратимый и пока еще далеко не использованный во всех его критических ресурсах*. С другой же стороны, Деррида отмечал: *...в хайдеггеровском тексте, который, как и всякий другой, неоднороден, дискретен, не везде на высоте наибольшей силы и всех последствий его вопросов, я пытаюсь распознать признаки принадлежности к метафизике и к тому, что он называет онто-теология...*. Эта метафизичность хайдеггеровского языка проявлялась и в его политической и идеологической ангажированности. Сам философ явно претендовал на создание и использование им совершенно нового языка, преодолевающего метафизичность обыденного человеческого языка. Обращение позднего X. к языку поэзии было продиктовано тем, что, по существующему до сих пор мнению, последняя является наименее ангажированным языком, наименее включенным в сеть политических, идеологических и других социальных доминаций. Анализируя словарь философии X., некоторые исследователи, в частности, П.Гэй в своем исследовании по культуре нацизма, отмечают, что в словаре типичных хайдеггеровских философских идиолектов таких, как сущность бытия (Wesen des Seins); человеческое существование (menschlisches Dasein); воля к существованию (Wesenwille) нашел свое отражение типичный словарь нацистской идеологической пропаганды, разработанный в речах Геббельса. Схожесть этих словарей заключается в их экстремальности, тираничности и закрытости; в их диктатуре и претензии на истинность в последней инстанции. Другие авторы (французские исследователи Ф.Федье, А.Патри, Ф.Бонди и другие) не согласны с этой точкой зрения. По их мнению, существует различие между жизнью философа, критическим осмыслением реальных фактов его биографии и текстуальной герменевтикой, критическим осмыслением его философии. Тем не менее в своей книге *Политическая онтология Мартина Хайдеггера* Бурдье, анализируя хайдеггеровский конформизм, называет весь стиль его мышления *консервативной революцией*, *стратегией, которая состоит в том, чтобы прыгнуть в огонь, не сгорев при этом; изменить все, не изменив ничего...*. С другой стороны, тот же Бурдье считает, что X. обладал редким полифоническим даром, который позволил ему связать проблемы политической и философской сфер и выразить их более *радикальным* способом, чем кто-либо до него. Язык философии X. представлял собой парадоксальный сплав закрытого для непосвященных священного языка поэзии типа поэзии Ш.Георге, академического и рационалистического языка неокантианства и, наконец, языка *консервативной революции*. Анализируя проблему человеческого бытия X. признавал, что человек существовал не всегда. До Сократа, который знаменует собой так называемый *гуманистический поворот*, в учениях Гераклита, Парменида, Анаксимандра присутствуют лишь размышления о бытии; все принадлежит бытию. По их представлениям, человек есть равноправная часть (наряду с другими) бытия, он со-принадлежен, растворен в бытии. Источником краха подобного мышления, основных принципов античной мифологии и философии выступило, по X., мышление Платона. Следствием этого явилось размывание бытия, изменение существа истины, рождение *ценности* и уродливого теоретического человека. X. отмечает, что следствием этого явилось расщепление человеческого существа на дух и тело, а в теоретическом плане раскол мира на субъект и объект. В своей статье *Учение Платона об истине* (1930) X. показывает, как такая метафизическая установка изменяет существо целостного досократовского человека, способствуя появлению западноевропейского субъекта. X. видит двойственность понимания истины у Платона в следующем: с одной стороны, истина предстает как *алетейя*, непотаенность. Путь, который должен привести человека к свету истины (способствовать изменению всего человека в его существе) есть *образование*, пайдейя. С другой стороны, обнаруживается совершенно иное понимание истины. X. замечает, что у Платона *непотаенное заранее уже понимается как воспринятое при восприятии идеи, как узнанное в познании*. Истиной теперь является цель познания, идея идей: *Алетейя попадает в упряжку идеи... существо истины утрачивает непотаенность как свою основную черту... истина превращается в правильность восприятия и высказывания.* В этом изменении существа истины происходит одновременно смена места истины. Как непотаенность она есть еще основная черта самого сущего. Как правильность *взгляда*, однако, она становится характеристикой человеческого отношения к существующему. Таким образом, истина приобретает характер гуманистической ценности, более того, моральной ценности (идея добра). Установлением этой истины как ценности занимается западный человек. X. подтверждает это цитатами из истории западной метафизики: *истина в собственном смысле находится в человеческом или божественном рассудке* (Фома Аквинский), *истина или ложь в собственном смысле не могут быть нигде, кроме как в рассудке* (Декарт). Задолго до Декарта человек Платона получает свое существование в качестве субъекта представления. Вещь, явление, событие имеют место, обладают бытием только если они истинны, то есть удостоверены субъектом представления. Уже у Платона человек предстает обеспечивающим существование субъектом познания, тем сущим, на котором основывается все иное сущее. Платон, по X., оказывается обеспокоен заботой о человечности и о позиции человека среди сущего: *Начала метафизики в мысли Платона есть одновременно начало *гуманизма*; это слово здесь пусть будет существенным и потому осмысленным в самом широком значении. Соответственно, *гуманизм* означает тот смыкающийся с началом, развертыванием и концом метафизики процесс, что человек в разных аспектах, но каждый раз со своего ведома выдвигается в середину сущего, без того чтобы быть тем самым уже и верховным сущим*. Итак, человек рождается при разложении древнегреческого со-мышления с бытием; *создателями* человека становятся фигуры Сократа и Платона. Но по настоящему, по мысли X., оформление субъекта происходит в Новое время у Декарта. Секуляризация 17 в. вырывает человека из его внутренних связей с миром, которые были достаточно прочными в Средние века. Для человека Нового времени достоверным является не мир, не благо, не Бог, а лишь он сам. Свобода, добытая человеком Нового времени в мышлении и в науке, вынуждает его опираться лишь на самого себя, быть уверенным, удостоверенным лишь в самом себе. Эта ситуация описывается тезисом Декарта ego cogito, ergo sum, *мыслю, следовательно, существую*. Из этого положения следует: 1) cogito ergo sum означает, что всякое сознание вещей и сущего в целом возводится к самосознанию человеческого субъекта как непоколебимому основанию всякой достоверности. Всякое знание, всякая истина восходит к самодостоверности человека. Человек сам собственными средствами удостоверивается и обеспечивает себя, захватывает центральное место посреди сущего, и в силу своего господствующего положения задает антропологическое понимание сущего. Антропологическая мысль требует, чтобы мир был истолкован по образу человека, который должен стать и становится мерой всех вещей. Всякое сущее является таковым лишь в силу того, что оно удостоверяется и очеловечивается человеком. Таким образом, по мысли X., в тезисе Декарта прежде всего выражается первостепенная роль человеческого Я и тем самым новое привилегированное центральное положение человека, представляющего собой то сущее, в котором бытие наиболее достоверно и является основой всякой истины и знания. 2) Декарт изменяет не только положение, но и существо человека. Древнегреческий человек определяется своей принадлежностью к истине сущего, человеческая сущность всегда в своем бытии опирается на эту надежность. Средние века трактуют человека как творение Бога. Именно потому, что все сотворено личным Богом-творцом, им хранимо и направляемо, оно (сущее, человек) и получает смысл и ценность своего существования. Достоверность такого вторичного образования как человек обеспечивалась достоверностью Бога. В Новое время человек становится субъектом. Sub-iektum означает под-лежащее, лежащее в основе, само собою заранее уже предлежащее. Sub-iektum это то, что всегда уже лежит в основе сущего и служит этому сущему основанием. Subjekt дает санкцию всякому человеческому намерению, он само-обеспечивает человека. Кроме этого, субъект в качестве первой высшей истины удостоверивает и все сущее в целом. Действительность определяется как объективность, как совокупность объектов, как то, что понимается через субъекта и для него. Действительность, чтобы получить право на существование, должна выступить и выступает в качестве предметного, в качестве объекта, предстоящего перед субъектом. Но такое господствующее положение человека лишь надводная часть айсберга. X. показывает скрытую ущербность этого понимания человека, и критикуя человека-субъекта, считает, что метафизика, особенно в поздних своих проявлениях вообще не знает, что есть человек. *Превращение*, которое занимает X. видно уже в декартовской трактовке человека. Декартовский представляющий субъект заключает в себе парадоксальным образом два противоположных момента. С одной стороны, по мысли X., человек как субъект в принципе распоряжается всем сущим, задает меру для существования. С другой стороны, субъект, чтобы иметь возможность удостоверить сущее, должен удостовериться прежде в себе самом, пред-ставить себя самого. Сам представляющий субъект в акте cogito тоже (и прежде, чем сущее) превращается в предмет представления. Эти положения утверждаются в современную техническую эпоху и приводят к последствиям, которые трудно предвидеть, глядя на господствующее положение западноевропейского человека. Что происходит с человеком в эпоху техники? вопрошает X. Человек всегда оказывается заранее уже втянут, захвачен сущностью техники, причем настолько решительно, что лишь в силу своей захваченности он и может быть человеком. Человек отвечает на вызов техники всегда, даже когда он противоречит ему. Этот вызов предопределен, он нацеливает человека на поставление действительного как состоящего в наличии: современный человек есть человек технический, человек производства. X. фиксирует принцип современной жизни *пo-став*, суть которого заключается в том, что вся действительность репрезентируется как состоящий в наличии материал. Очевидно, что и сам человек втянут в пo-став, он скрыто задет сущностной основой по-става. Проблема состоит в том, что избежать этой захваченности, по мнению X., невозможно. Отрицание техники (по-става как ее сущности) или желание овладеть техникой само входит в орбиту технического. Более того, в какой-то степени именно техника и создает современного человека. По-став становится судьбой, *миссией* современного человека. В сфере по-става мы вновь сталкиваемся с *превращением* существа человека. Техника как свидетельство величия и власти человека одновременно является и причиной его *падения* и порабощения. С одной стороны, должно казаться, что если человек репрезентирует все сущее, удостоверяет, обосновывает его, если все, предстающее человеку, существует постольку, поскольку оно пo-ставлено им, то человек снова и снова встречает лишь себя самого, представляет самого себя. Между тем на самом деле с самим собой, то есть со своим существом, человек сегодня как раз нигде уже не встречается. Человек настолько втянут в пo-став, что не воспринимает его как обращенный к нему вызов, просматривает самого себя как захваченного этим вызовом, он уже никогда не может встретить среди предметов своего представления просто самого себя. Таким образом, критическую аргументацию X. в анализе новоевропейского субъекта можно свести к следующим положениям: 1) Прежде всего, это критика самореферентного субъекта, критика определенной привилегированной позиции абсолютного наблюдателя, собранной на фигуре субъекта. Господство субъекта в познании и культуре ведет к мышлению сущего вне бытийных основ, к антропологической стратегии, направленной на овладение сущим. В результате такого подхода мир становится *картиной мира*, миром-объектом, системой, замкнутой в себе, которая дает исчисляемую меру всему сущему. 2) Втянутость субъекта в процесс представления, ситуация, когда он становится мерой всех вещей, приводит к фиксации и закреплению центрального, серединно-сопрягающего положения человека. Это ведет к господству антропоцентризма и к опасности антропологизации мира, к еще большему за-бытию бытия. 3) Мышление человека как центрального сущего оказывается парадоксальным образом втянуто в логику нигилизма. Человек в период господства техники сам становится частью поставляющего производства, превращаясь из господина сущего в беспредметный наличный материал. Свою задачу X. видит в том, чтобы *пробудить* человека от антропологического забытия. Это пробуждение должно освободить человека от власти субъекта, этой метафизической формы, претендующей на синтез всего сущего. Возможная *антропология* может быть только антропологией без субъекта. Еще в *Бытии и времени* X. пытался показать, что предназначение человека состоит в том, чтобы быть не независимым и центральным единством всех познавательных и ценностных возможностей, а *быть на земле*, так как самым изначальным в человеке является его конечность: *...более изначальной, чем человек, является в нем конечность изначального существования*. X. возвращается к осмыслению того, что человек живет на земле, и что не технически организованный мир определяет существо человека, а лишь то, от чего человек неотделим, куда он заброшен изначально пространство самой жизни. Поздний период творчества X. также вращается в круге этих проблем. X. формулируется концепция мира *четверицы* (Geviert). Человеческое существование на земле определяют модусы повседневной жизни: строить (bauen), жить (wohnen), мыслить (denken). Человек существует и обретает себя как раз в границах этих модусов, а опыт пространственности человека развивается в поле игры божественного и смертного, земного и небесного, в пространственности мира *четверицы*. X. выстраивает своеобразную топологию бытия (эта топология расходится с метафизическими приоритетами, при которых смысл человеческого существования искался вне земли, *почвы*, основы то есть в *высоте* (Бог) или *глубине* (глубины человеческого сознания, *самость*). X. пытается обнаружить смысл на *поверхности* и видит его как раз в принадлежности человека земле, почве, в его укорененности в мир *четверицы*), возможность которой определяется тем, что человек конечен, ограничен пространством и временем. Человек принадлежит пространству, он не просто *знает* о нем (подобно кантовским категориям пространства и времени как априорным формам чувственности), но сращен с ним, существует в нем. *При*-пространственность человека, по X., позволяет ему не быть ни господином пространства, ни его рабом, но принадлежать *власти священных пространств*, пространств безвластия принадлежать *почве*, *земле*, *основе*. Сращенность человека с пространством осуществляет иную жизненную стратегию по отношению к миру и бытию стратегию *близости*. Подобное отношение отличается от стратегии представляющего в мире по-става, обладающего особым местонахождением в картине мира, берущим на себя функции Бога и желающим обладать божественным взглядом, видеть то, что невидимо, *захватывать* взглядом. Это стратегия от-даления, опосредования, пред-ставления. В противовес этому пространственность Dasein определяется не удаляющим взглядом, а близостью человека к бытию. *Близость* создает человеческий мир, а не образ или картину мира. Этот мир ацентричен человек не занимает здесь господствующего центрального положения. Кроме того, этот мир беспредметный, который не нуждается в предметном соотнесении с сущим: *мир мирует* (*Welt weitet*). С другой стороны, этот мир получает свое бытие, начинает быть одновременно с существованием человека. Именно через этот мир, созданный чувством *близости*, изначальной заброшенностью в пространство бытия, человек получает возможность связи с бытием, существования *вблизи* бытия. Мир *четверицы* (божественное-земное-небесное-смертное), о котором пишет X. в своих поздних работах, в силу своего игрового существования (игра близи и дали, различий и сходств) дает пространству возможность быть открытым. Так как пространство вбирает в себя все события человеческого существования, то Geviert открывает и человека, то есть делает подлинным и свободным его существование. Мир *четверицы*, где самую важную роль играет элемент *земли* (почвы, основы) с его ландшафтным и *провинциальным* (без центра) пространством *близи*, формирует скрытый, не видимый, а слышимый, голос бытия, мир, в котором может и должен, по мнению X., строить, жить и мыслить постметафизический человек. Анализируя позднее творчество X., необходимо отметить как характеристики, связывающие его с метафизической традицией, так и особенности его мышления, позволяющие утверждать, что X. ставил своей задачей и пытался преодолеть границы метафизики: 1) С одной стороны, X. создается и разрабатывается своеобразная мифология языка и одновременно мифология человека. Миру мифа, по его мнению, принадлежит двойственное единство говорения и слушания, когда сам слушающий становится частью слушаемого (в результате процедуры вслушивания, внятия *Horchen*), проникается гармоническим соответствием бытия и сказанного слова, и через слово приходит к бытию вещи, раскрывает сущее как оно есть. В этом мире человеку не столько отводится какая-то особая роль и определенный статус; здесь существо человека мыслится в мифологическом симбиозе языка и бытия. Язык, человека и бытие сближает необходимость, их изначальная взаимосвязь и взаимообусловленность, единство, которое является фундаментальной основой сущего. Мышление позднего X. мифично по своей природе, так как оно нацелено на то, чтобы всегда быть *позади* и *вне* времени истории, чтобы быть погруженным в бытие, в архаичные языки Древней Греции и Германии. Мифология X. является, по мнению большинства исследователей, консервативной политической утопией, лишающей человека будущего. Человек X. нацелен не на будущее, а на прошлое, на *истоки*, *первоначало* как древнейшее древнего. С метафизикой связывает X. и внутренний *просвещенческий* оптимизм его проекта человека. X. полагает, что изначально человек принадлежит некоему естественному (истинному) природному состоянию. Это состояние, по мысли X., характеризуется изначальной захваченностью человека бытием, его втянутостью в бытие, их взаимосвязанностью и взаимонеобходимостью, которые выражаются в термине Dasein бытие-вот, нахождение в *просвете бытия*. Отрицанием и разрушением этого *невинного* состояния выступает, согласно X., история западноевропейского мира, развитие цивилизации. Для преодоления этого *греховного* положения современной культуры X. не предлагает снова *вернуться в пещеры*. Он строит проект приобщения к бытию через язык (слово) искусства. Сам факт построения этого проекта уже свидетельствует о внутреннем оптимизме и желании подняться над предрассудками эпохи метафизики. X. пытается встать на позицию надвременного абсолютного наблюдателя, который в силу своей внеисторичности обладает свободой, независимостью и объективностью суждения, а, следовательно, и истинным *знанием*. С одной стороны, X. критикует подобную позицию Декарта и всех представителей метафизики, но с другой, он сам постоянно оказывается влеком идеей очистить человека от социальности. То царство неподлинности, которое отвергает философ, мир das Man, мир усредненности, всеобщности, анонимности, мир повседневности и есть, по сути, та единственная реальность, которой обладает человек. Это то социальное, историческое, обусловленное местом и временем, эпохой, положение человека, та ситуация, в которую он изначально заброшен. Дискредитация таких модусов человеческого существования как болтовня, двусмысленность, любопыт-ство, которые являются неизбежными элементами данной эпохи, общая критика и отрицание повседневности, профанного мира Man ведет к отрицанию историчности человека. В растворении человека в непреходящей, априорной истине бытия виден аналог (правда, вывернутый наизнанку) просвещенческого идеала внеисторичного субъекта. Человеку в обоих случаях удается узурпировать, захватить центральное место в пространстве истины. И если у X. человек (в отличие от Декарта) не является автономным и автореферентным, самодостаточным субъектом, то, в своей принадлежности к бытию, он все же получает санкцию на истинность (истина бытия состоит в том, что человек осознает свою изначальную принадлежность бытию) и на выстраивание ценностной иерархии по отношению к самому себе как части этой истины. С другой стороны, X. принадлежит к постметафизическим философам, *новым философам* провокаторам. Можно согласиться с Фуко в том, что X. является одним из тех, кто невольно санкционировал идею *смерти субъекта* и *смерти человека*, так, например, в том же анализе das Man X. дает, пожалуй, самое точное описание современного существования как мира, так и человека. По мысли X., современность захвачена озабоченностью настоящим. Основная черта подобной заботы это нацеленность жизни, сознания и т.д. в практически-деятельных и теоретических моментах на наличные предметы, на преобразование мира. Эта нацеленность анонимна и безлика, таким образом, и современный мир становится безличным и анонимным. В нем нет и не может быть субъектов действия, здесь никто ничего не решает и поэтому не несет никакой ответственности. В современном мире Man происходит отказ, точнее, исчезновение свободы, все строится на желании стать *как все*, на практике отчуждения. В этом мире все *другие*, даже по отношению к самому себе человек является *другим*; личность умирает, индивидуальность растворяется в усредненности язык. X. нигде не давал полной и исчерпывающей характеристики языка метафизики со всеми необходимыми академическими выкладками. Однако можно выделить следующие признаки языка метафизики: 1. Прежде всего это субъект-объектная структура языка метафизики. Поздний X. обнаруживает, что древнегреческий язык досократиков, мифология Древней Германии, восточные языки (древнекитайский и японский) существенно отличаются от современных западноевропейских языков тем, что они не строятся на основе субъект-предикатной формы выражения. Подобная структура выражения, характерная для западноевропейских языков, получает свое начало, по мнению философа, который здесь полностью согласен с Ницше, с антропологического поворота Сократа. Субъект-объектная структура мира, понятийно оформленная Платоном, разрушает синкретический, мифологичный мир и производит западное мышление, которое как раз и опирается на структуру Субъект (активное, центральное, творческое начало) и Объект (пассивное, нетворческое, периферийное); в языке эта структура получает свое закрепление в субъект-предикатной форме предложения. Полное оформление субъект-предикатной формы выражения мы обнаруживаем в формальной логике Аристотеля с его силлогистикой, правилами вывода, которые представляют собой своеобразный прототип синтаксиса и пунктуации современного языка. Грамматика и логика подчиняют себе язык. 2. Следующая характеристика языка метафизики господствующая в нем корреспондентная (референциальная) теория значения. Хотя X. и не актуализировал проблему знака и значения в своем позднем творчестве, в его работах явно присутствует критика корреспондентной (референциальной) теории значения. Буквы указывают на звуки, звуки на душевные переживания, а душевные переживания указывают на вещи, предметы, которые так или иначе затрагивают нас. Язык (речь, но в особенности письмо) предстает *слепком* реальности. Слова относят нас к вещам и предметам; у означающего всегда есть конкретное означаемое. 3. Превращение человека в субъект познания, оформление субъективности приводит к тому, что человек становится также и субъектом языка. Следующая особенность языка метафизики: метафизика считает, что человек автор, ответственный субъект языка, он свободно манипулирует словами, придавая им значение и смысл на свой вкус; язык же представляет собой лишь средство передачи мыслей, послушное орудие в руках человека, способ передачи информации. Это субъективность языка, точнее, антропологизация языка. *Мы, пишет X., обычно осмысливаем язык из его соответствия сущности человека, представляемой как animal rationale, т. е. как единство тела-души-духа*. Это телесно-духовное истолкование языка. Антропологизация языка приводит к тому, что язык понимается как создание человека, как пассивное орудие для выражения человеческих мыслей и желаний. Подобное трактование языка лишь как средства передачи мыслей является следствием понимания языка как посредника, как связующего звена между двумя совершенно автономными и независимыми сферами: миром реальности и миром сознания, мышления. 4. Сущность метафизического взгляда на мир, на язык X. определяет также с помощью понятия *постав* (Ge-stell). Постав это метод представления всего противостоящего субъекту как состоящего-в-наличии. Не как объект, предмет, который независим от субъекта, самостоятелен, но как *наличный материал*, целиком определяемый субъектом и рассматриваемый только с точки зрения *потребления*, использования, утилитаристиски, в качестве средства, не имеющего самостоятельного значения. Таким образом, пассивный материал слова и выражения языка используются активным субъектом в качестве послушного средства передачи информации. Господство Постава в языке превращает последний в производство. Язык заражен процессом всеохватывающего изготовления. Как и во всяком производстве, где человек является отчужденным от труда, переставая даже быть самостоятельным субъектом деятельности, человек-говорящий также является отчужденным от языка, в принципе не *знающим*, что такое язык и кто говорит на языке. 5. Одной из особенностей современного языка является его идеологическая ангажированность (впервые появляется тема языка как мощного орудия власти). Язык представляет собой не только мощное орудие власти правящей элиты, его надо рассматривать гораздо шире: язык, особенно публичный язык массовой информации исподволь выражает принципы самой метафизики, те скрытые, незаметные основания, на которых строится вся западная культура, которые, будучи исторически установленными, выдаются за природные, за естественное положение дел. Метафизический язык и своей структурой, и своей нацеленностью на однозначность, монологизм, строгость в математическом смысле представляет собой продукт социализации человека, призванный обучить человека, внушить ему и постоянно закреплять нормы морали и соответственные программы и правила поведения. (Язык это власть). Таким образом, язык не предстает как нечто не зависящее от социальной реальности; язык оказывается вписан в структуру господствующего мировоззрения, оказывается поставлен на службу той или иной идеологии. 6. Следующая рубрика, которую можно выделить в хайдеггеровском анализе языка метафизики, диктатура публичности. Язык метафизики это язык профанный, по мнению X., который пожирает инфляция и девальвация слов, включенный в логику нигилизма. Язык диктатуры общественного мнения находится в рабстве у публичности, которое, в свою очередь, вырастает из господства субъективности. Кроме того, язык современной культуры обладает большим процентом *шумовых* наслоений, то есть тех текстовых кусков, которые оказываются пустыми, где в принципе не сообщается ничего нового ни в смысле информации, ни в смысле работы мышления. X. называет это *бездумием*, *болтовней* современного языка. 7. Следующий пункт, который разбирает философ, претензия языка метафизики на естественность. Еще до X. звучала критика формализованного языка. В противовес современному языку культуры выдвигалось понятие так называемого *естественного языка*, которым человек пользовался, якобы, задолго до начала логики, техники и других следствий господства разума. Это первичное состояние невинности в языке характеризовалось и определялось как состояние вне-истории, состояние праязыка неподвластного формализации: в языке мифа еще нет субъекта и объекта, грамматики, формальной логики. *Естественный язык* трактуется как *естественное состояние* . X. категорически возражает против так называемого естественного языка, всякий язык историчен, в том числе и так называемый естественный: *Нет никакого естественного языка такого рода, чтобы он был языком неисторической, естественным образом наличной человеческой природы. Всякий язык историчен, даже там, где человек не приобщился к историографии в новоевропейском смысле... Язык как информация тоже не язык в себе; он историчен сообразно смыслу и ограниченности нынешней эпохи*. Для X. такое понимание естественности языка как неисторичности совершенно неприемлемо. Более того, в подобном разделении языка на естественный и формализованный X. обнаруживает двусмысленность, поскольку, с одной стороны, сам формализованный язык метафизики пытается выдать себя за естественный, а так называемый естественный язык определяется лишь как неформализованный, то есть непосредственно парадоксальным образом пытается вывести себя из формализованного языка, показывая тем самым свою зависимость и предрасположенность к формализации; этот парадокс показывает, на самом деле, изначальную сращенность того разделения на формализованный и естественный языки, которое пытались провести исследователи до X. Проанализировав вышеобозначенные характеристики, X. выставляет свой диагноз языку современной культуры: *Упадок языка, о котором в последнее время так много и порядком уже запоздало говорят, есть при всем том не причина, а уже следствие того, что язык под господством новоевропейской метафизики субъективности почти неостановимо выпадает из своей стихии. Язык все еще не выдает нам своей сути: того, что он дом истины Бытия...*. Критический анализ языка метафизики представляет собой только первый шаг деструкции, где обнаруживаются предельные основания метафизики. Вторым шагом деструкции является выход к основаниям самого бытия и к пониманию сути самого языка: путь к языку. X. задает вопрос: *требуется ли вообще какой-то путь к языку?* Ведь язык это основное *свойство* человека как социального существа, то, что отличает его от мира природы. Человек не был бы человеком, если бы ему было отказано в том, чтобы говорить. Сущность человека покоится в языке... человек существует прежде всего в языке и при языке. Однако такое пребывание в языке не является гарантом осознания сути самого языка. Существо языка остается скрытым в процессе повседневного использования языка как средства передачи информации. Суть языка остается скрытой. Таким образом, *путь к языку* это путь к пониманию подлинной сущности языка и, одновременно, путь от языка метафизики к *формированию* этого подлинного языка. Как же осуществляется возвращение к подлинному языку? Основной тезис X.: язык это самостоятельная сила; язык говорит сам, самовластно. Из этого следуют и требования, предъявляемые X. к человеку: во-первых, молчать и позволить говорить самому языку, а через него и самому бытию; во-вторых, слушать, что говорит сам язык, и услышать, что было сказано. X. дает практические требования к изменению языка, сформулировав их как молчание, уместность речи, предпочтение слушания говорению, перечеркивание и разбиение на письме. В противовес многословию метафизического языка, X. выдвигает для бытийного языка требования уместности говорения. Право говорить необходимо заслужить. И таким *чистилищем* мысли и языка оказывается молчание. Причем, молчание оказывается не неким негативным отсутствием, а явлением позитивным и продуктивным. Молчание это не простое отрицание говорения, последнее вовсе не является источником молчания. По X., молчание имеет онтологический статус в качестве аутентичной бытийной речи, оно уже всегда есть наш ответ на вопрошание о сущности языка, только оно, молчание, и отсылает нас к языку. X. обнаруживает язык бытия именно в молчании, которому, по его мнению, всегда удается избежать формализации. Суть бытийного языка заключается в его молчаливости, его неподвластности искушениям актуализированной речи. В молчании присутствует малое, но необходимое: основа (глубинная связь с бытием) и свобода (молчание язык намеков, недосказанного, где нет никакой замкнутости и однозначности). Какие же *функции* выполняет феномен молчания? Молчание выступает в виде антитезы *захлебывающему многословию* современного языка, где слово теряет свою ценность, постоянно девальвируется. Молчание позволяет избежать инфляции языка, сохранить существующий аутентичный смысл Слова: по X., *...чтобы человек мог; однако, снова оказаться вблизи бытия, он должен сперва научиться существовать на безымянном просторе. Он должен одинаково ясно увидеть и соблазн публичности, и немощь приватности. Человек должен, прежде чем говорить, снова открыться для требования бытия с риском того, что ему мало или редко что удастся говорить в ответ на это требование. Только так слову снова будет подарена драгоценность его существа, а человеку кров для обитания в истине бытия*. Молчание *собирает* человека для мысли. Молчание выступает средством очищения от публичности языка, научает ответственности за сказанное и собирает для самой мысли. Молчание выступает радикальным отказом от языка как предмета представления, продукта производства в виде письменного текста или сказанного слова, всего того, что поневоле должно погрузить в мир анонимности, зараженной метафизичностью. Молчание является для X. последней опорой и надеждой на обретение нового подлинного языка бытия. Молчание это и есть язык бытия. Оно не просто выступает *мостом* для подлинного бытийного языка. В какой-то степени оно и представляет собой этот подлинный бытийный язык. Вторым шагом на пути к подлинному языку выступает слушание. Приоритет слушания перед говорением вытекает из теории X.: говорит сам язык, самовластно. Хайдеггеровское выражение скорее показывает, что возможность самого человеческого языка заложена не в монологической способности человека продуцировать осмысленные предложения, а в способности человеческого уха собирать и подхватывать все игровые возможности языка, которые в нем изначально присутствуют. Приоритет слушания и сам орган слуха ухо позволяет услышать, приблизиться к самой основе основ смыслу бытия и смыслу языка, что для X. неотделимо друг от друга. Цель всей философии X. заключается в том, чтобы сквозь мир явлений пробраться к сути, к глубинным основаниям. По отношению к языку X. тоже пытается отбросить мир явлений языка, ею социальных и культурных наслоений и обратиться к сути самого языка. По мнению X., человек, чтобы приобщиться к внутреннему строению вещи, к сущности сущего и таким образом обрести самого себя в пространстве истины бытия, должен принадлежать языку, раствориться в языке, отбросив свое собственное *Я*, должен *собраться*, *насторожить слух*, сосредоточить все внимание на слушаемом и оказаться частью слушаемого, самому стать слухом. Процесс вслушивания невозможен в мире принуждения, господства закона и информации, которые царят в сферах науки, техники, современного искусства, всей современной культуры. Поэтому *вслушивание* (Horchen) погружается в безвластную гармонию Греции или в поэзию (музыку, живопись), которые еще существуют без принуждения. Именно через поэзию немецких романтиков (Новалиса, Э.Мерике, Гельдерлина), стихи Георге и Рильке, живопись Ван-Гога, через мышление Анаксимандра, Гераклита, Парменида, неподвластных информационному давлению и стратегии постава, еще можно услышать, согласно X., голос самого бытия, ибо слово в поэтическом дается самому языку, самому бытию. Возвращение человека к подлинному существованию, к подлинному языку происходит посредством вслушивания-говорения и подводит к требованию изменения самого языка, умению правильно слушать и правильно говорить, слышать то, что скрыто за пеленой наслоений. Вслед за молчанием и вслушиванием, X. выдвигается требование уместности и правильности речи. Прежде, чем говорить, надо знать, что говорить, как говорить и когда говорить. Наметив, таким образом, принципы и правила правильного обращения с языком, X. ставит своей следующей задачей поиск тех характеристик, которые бы позволили понять существо языка. Практически во всех поздних работах X. *определяет* подлинный язык, негативно, *от противного*, противопоставляя его языку метафизики. По его мысли, бытийный язык должен быть противоположен неподлинному языку информации. Он не должен выступать инструментом подавления, власти, он не имеет логической структуры: нет разделения на субъект и объект, не работает предикативная логика, нет ни синтаксиса, ни пунктуации. Власть грамматики разрушена. На этом языке не говорят, не пишут, он не является средством передачи информации, он вообще не репрезентируется в текстах. Невозможно дать никаких позитивных характеристик этому образованию, можно указать лишь то, чем этот язык не является. Косвенным образом все указывает на то, что язык бытия это молчание бытия. Однако это не совсем так. Молчание является в языковой концепции X. неким идеальным объектом подлинного языка. В представлении X. подлинный язык выступает, с одной стороны, языком молчания, не репрезентируясь в текстах современной культуры, но, с другой стороны, бытийный язык это все же язык, который *просвечивает* сквозь любой текст метафизики. Если попытаться собрать воедино все разрозненные *позитивные* характеристики подлинного языка, которые вкраплены в работы позднего X., о подлинном языке можно сказать следующее: 1. Прежде всего под Языком подразумевается речь: *язык сам вплел нас в говорение*, *Язык это *язык*, исходящее из уст*. Несомненно, что существует внутренняя связь речи и бытия. Речь, слово, говорение возникает из ничего, из пустоты, туда же, в молчание, слово и погружается, когда речь прекращается. Речь невидима, противоположна *наличности*, неуловима, импульсивна, эмоциональна, мелодична и поэтична (то есть противоположна техничности), таинственно само рождение устного слова. Говоря о речи легче сохранить иллюзию подлинности, невключенности в механизм производства, которым так явно заражено письмо. По X., существует некая внутренняя связь между речью и молчанием, с одной стороны, и бытием и ничто, с другой стороны. Но язык это не всякая речь. Существует различие между двумя процессами: говорить что-то и сказать что-то: *Сказать и говорить не одно и то же. Человек может говорить; говорит без конца, но так ничего и не сказал. Другой, наоборот, молчит, он не говорит, но именно тем, что не говорит, может сказать многое*. Таким образом, существо языка заключено в речи, в которой нечто *получает слово*, то есть так или иначе выходит на свет, про-являет себя, объявляет, показывает: *С-казать значит показать, об-явить, дать видеть, слышать*. Итак, сущность языка X. видит в с-казе, казе. 2. Какая же это Речь? Простая и бедная. X. выставляет требование бедности (немногословности, молчаливости) подлинного языка в противовес многословности, *болтливости* и двусмысленности современного языка и требование простоты. В силу своей бытийной принадлежности и невовлеченности в процесс производства современной культуры, этот бедный и простой язык должен избегать всех искушений и ловушек языка метафизики: схоластики, словесного декора, украшательства, за которым так часто, по X., прячется пустота и отсутствие мысли. *Получить бедный ответ* это, по X., обнаружить тот необходимый минимум, который относит нас к самой сути мира (вещей, человека, языка), сфере незыблемых оснований, непреходящего. 3. Еще одну характеристику подлинного языка X. показывает, анализируя текст Новалиса *Монолог*: *Заглавие указывает на тайну языка: он говорит один и наедине с самим собой*. Эти характеристики (простота, бедность и монолог языка) указывают на то, чем бытийный язык является на самом деле. Подобный язык можно назвать *языком диалекта и языком мифа*. Подобное понимание языка как провинциального ландшафта, языка диалекта, основано на самой поздней концепции X., где человеческое существование рассматривается как мир *четверицы* (Geviert). Мир *четверицы*, где самую важную роль играет элемент *земли* (почвы, основы), с его ландшафтным и *провинциальным* (без центра) пространством *близи* формирует скрытый, не видимый, а слышимый голос бытия, мир, в котором может и должен, по мнению X., строить, жить и мыслить постметафизический человек. Отсюда, и язык этого мира, с его характеристиками бедности, простоты, приоритета голоса перед взглядом и слуха перед голосом, провинциальности, язык праслов, корней, всей своей сутью принадлежащих *земле*, основе, бытию. Отказ X. от так называемого языка *взгляда* и предпочтение им нового языка *слуха* позволяет избежать практически всех следствий метафизики. Суть языка можно сравнить с высшей точкой напряжения мышления даосского мыслителя у-вэй, которое, с одной стороны, представляет собой *недеяние*, полное выключение из мира действительности, активности, игнорирование внешнего, а с другой стороны, является высшим действием, где за внешним спокойствием, недеянием, молчанием скрывается огромная внутренняя концентрация сил и внимания. Так и с языком: при всей внешней лаконичности, простоте, бедности, даже молчаливости, *внутри* языка скрывается все его поэтическое богатство, которое наиболее полно сообщается в языке через намеки, *непрямые сообщения*. 4. По X., все характеристики и требования бытийного языка возможно обнаружить в языке поэзии: *Язык не потому поэзия, что в нем прапоэзия, но поэзия потому пребывает в языке, что язык хранит изначальную сущность поэзии... истина направляет себя вовнутрь творения...*, говорил X. в одном из своих интервью. Именно язык поэзии остается невинным и наивным по отношению к современной культуре, неисчислимым рационально; в нем сохраняется образность мышления, метафоричность, где совершенно неприменимо референциальное истолкование языка, где властвует мир метафоры, многозначности слова. Метафора, по мнению X., изначально принадлежит поэтической сфере, первоистоку языка, где слово было открытым и многогранным. Действительно, для X. метафора, являясь неотъемлемым свойством языка, показывает его мистическую сущность, изначальную онтологичность языка и человека. Однозначность слова, сужение его приходит с наукой и логикой. Подлинный язык, чтобы не существовать во власти рационально исчислимого и актуализированного, должен быть языком непрямых сообщений, намеков, по возможности невербальной коммуникацией. *Намек основная черта слова... Намеки нас приближают к тому, от чего они неожиданно до нас доносятся*. Намеки препятствуют образованию одного какого-нибудь понятия, в которое можно будет уложить суть языка, с другой же стороны, намек (метафоричность, неоднозначность) как внутренняя характеристика языка говорит об изначальной интерпретируемости, самоинтериретируемости языка. Языку поэзии в философии позднего X. отводится роль обнаружения смысла бытия: *судьба мира дает о себе знать в поэзии*, *высвобождение языка из-под грамматики на простор какой-то более исходной сущностной структуры препоручено мысли и поэзии*. Под поэзией X. имеет в виду не поэзию как результат, как застывшее творение поэта или художника, а мысль и поэзию вместе, то есть поэтическое творчество, которое он называет *поэтическим мышлением*, Dichten (не Dichtung нем. *поэзия как результат, как поэтическое произведение*), а именно Dichten (нем. *поэзия как процесс сочинения, создания стихов и т.п.*). Характеризуя в своих поздних работах мышление, мысль, X., прежде всего, имеет в виду именно поэтическое мышление и поэтическую мысль: *Мыслью осуществляется отношение бытия к человеческому существу. Мысль не создает и не разрабатывает это отношение. Она просто относит к бытию то, что дано ей самим бытием. От-ношение это состоит в том, что мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты хранители этого жилища. Их стража осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке... Мысль... допускает бытию захватить себя, чтобы с-казать истину бытия*. Поэтическое мышление не есть ни *чистое* мышление, принадлежащее лишь области теории, ни чисто практическое мышление. Поэзия и поэтическое мышление оказываются выше всех метафизических делений на теоретическое и практическое, они существуют до подобных разделений и противопоставлений; более того, именно в поэтическом мышлении и преодолеваются подобные оппозиции теоретическое-практическое, субъект-объект, поэт-читатель, молчание-речь и др. Поэтическое мышление не относится ни к теории, ни к практике. Оно имеет место прежде их различения. В понимании X. поэтическая мысль представляет собой память о бытии, она осмысливает бытие. Такая мысль не выдает никакого результата. Она не вызывает воздействий. Суть ее существования, отмечает X., в том, что *она допускает Бытию быть*. 5. Однако главное свойство поэзии и главное свойство языка вообще можно определить как *проектирование* будущего. Проектирование как свойство поэзии проявляет себя в набрасывании, загадывании будущего, таким образом не только участвуя в истории, но и непосредственно творя ее. Характеризуя хайдеггеровский стиль философствования, необходимо отметить его позитивную двусмысленность. Позитивность этой двусмысленности вытекает как из ее неустранимости, неизбежности, так и из ее диалектичности, ее роли стимула к мышлению. Позитивность двусмысленности, неоднозначности у X. обнаруживает свою связь с мышлением Ницше и затем продолжается в деконструкции Деррида, который именно X. и Ницше считал в равной степени родоначальниками философии провокации и риска. Амбивалентность терминов, которая постоянно присутствует в философии Деррида, обнаруживается и в терминологии X. Понятия X. двусмысленны в позитивном смысле: они амбивалентны, полисемичны. Так, например, совершенно спокойно уживаются борьба с *техникой* как символом мира производства, где правит механистичность, повторяемость, унифицирумость и одновременная механистичность и техничность языка самого X., которые неизбежно роднят его с этим критикуемым миром поставляющего производства. Наряду с претензией языка X. на поэтичность (некоторые статьи X. написаны в поэтической форме), в нем присутствует некая квази-поэтичность, которой свойственны искусственность и натянутость и которые отличают плохую, искусственную поэзию, не-поэзию, не-искусство от подлинных образцов последнего. Двусмысленность и проявляется в том, что претендуя на обнаружение подлинного языка (языка бытия, который и обнаруживается в языке *вечной*, подлинной поэзии), поэтическое творчество самого X. нередко оказывается суррогатом поэзии. Основной характеристикой хайдеггеровских текстов является их строгая сознательная анонимность, которая вытаскивает философствование из антропологической, этической, эпистемологической и эстетической плоскости (на это и рассчитывает сам X.). Эта анонимность представляет собой радикальный ход, направленный против антропологизма. За анонимностью языка у X. можно обнаружить размывание, разрушение субъекта языка. Автор (философ) больше не является ответственным голосом, возвещающим сквозь ткань текста принадлежащие ему истины. X. указывает на то, что автор (мыслитель, поэт) не обладает более собственностью на язык. Язык (слово) становится самовластным, а автор как собственник языка *умирает*. Через произведение искусства или мысли, по X., говорит сам язык или бытие как нечто лишенное индивидуальных человеческих характеристик. Личность, желания самого автора исчезают, автор превращается в *медиума*, который не несет ответственности за написанное и не обладает собственностью на интерпретацию. При этом одновременно хайдеггеровская анонимность относит нас и к миру техничности, где все (от деталей техники до произведений искусства) поставлено на поток производства и широкого потребления и поэтому не имеет своего *лица*, и именно поэтому анонимно. Анонимность и техничность хайдеггеровского языка это неизбежная зараженность этим миром производства, свидетельствующая о том, что несмотря на все ухищрения X. так и не удалось до конца преодолеть метафизичность языка мира das Man. И действительно, проповедуя, с одной стороны, простоту, бедность и поэтичность, как основные свойства языка, сам хайдеггеровский язык, с другой стороны, являет нам свою сложность, тяжеловесность, любовь к словесному декору и квази-поэтичность, которая пытается завуалировать изначальную техничность и механистичность хайдеггеровского языка и стиля. Характерной чертой хайдеггеровского языка является также его любовь к этимологии. Стратегия позднего X. состояла в этимологическом разборе (деструкции) слова, которое он разнимает на составные части, пытаясь добраться до истинного, изначального значения; философ пытается показать *историю* наслоения всех социальных смыслов и раскопать, восстановить забытый, стершийся аутентичный смысл слова. Аутентичный смысл слова понимается не как генетически, исторически первичный, а первичный в ином смысле: *искомыми является отнюдь не временная, не историческая, не генетическая, но смысловая *изначальность* слова: такое начало, которого, если угодно, никогда не было, но которое всегда есть, есть как *первоначально*, как principium (*принцип*). Сам философ явно претендовал на создание и использование им совершенно нового языка, преодолевающего метафизичность обыденного человеческого языка. Обращение к поэзии было продиктовано еще и тем, что, по существующему до сих пор мнению, последняя является наименее ангажированным языком, наименее включенным в сеть политических, идеологических и других социальных доминаций. Среди мыслителей, на философское становление которых X. оказал влияние, его непосредственные последователи (Гадамер), его критики (Ясперс, Карнап, Хабермас, Адорно) и отталкивающиеся от его мышления философы (Сартр, Деррида, Рорти, Ш. Ширмахер, Х.Аренд и др.). [См. также das Man, Событие, *Бытие и время* (Хайдеггер).]... смотреть

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН / HEIDEGGER, MARTIN

(1889-1976). Хайдеггера считают связующим звеном между экзистенциальной философией и экзистенциальной психологией. Он полагал, что люди должны примириться с тем, что смерть неизбежна и что после нее уже ничего не будет.... смотреть

ХАЙДЕГГЕР М.: ВРЕМЯ В ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМЕ

(Философское учение М. Хайдеггера, получившее название экзистенциализма, выдвинуло на первый план абсолютную уникальность человеческого бытия и сделало объектом изучения единое, неразрывное совместное бытие человека и окружающего его непосредственно воспринимаемого и переживаемого мира. Бытие человека при этом рассматривается не с объективистской точки зрения внешнего наблюдателя, а с субъективистской позиции самого человека. При таком подходе оказывается неадекватным разработанный человечеством понятийный аппарат и прежде всего система наиболее фундаментальных философских категорий. Человек здесь не объект, изучаемый извне, а сам здесь-и-теперь присутствующий субъект познания, который не может полностью себя отделить от воспринимаемого и переживаемого им мира и осознавать себя физическим телом. Поэтому человека, с позиции которого познается как само его бытие, так и мир, в котором он живет и который воспринимает и осознает, Хайдеггер обозначает трудно переводимым термином Dasein, фиксирующим в себе непосредственно «здесь» (“Da-”) и «присутствие» (“-sein”) в едином лице объекта и субъекта познания. Вполне естественно, что при таком подходе и сам «мир», с которым имеет дело Dasein, уже не тот объективно-реальный мир, который познают естественные науки и который в общих чертах описывается философскими категориями. Отсюда необходимость разработки нового понятийного аппарата, в котором фиксировались бы не свойства и отношения противостоящих друг другу объективного материального мира и познающего его субъекта, а раскрывались бы объективно-субъективное содержание и смысл воспринимаемых, переживаемых и осознаваемых человеком объектов, процессов и событий «мира», которые непосредственно даны ему в качестве феноменов сознания. Вместо традиционных философских категорий Хайдеггер вводит экзистенциалы - понятия, в которых «мир», включающий в себя и самого Dasein, предстает как объективно-субъективный человеческий мир. Категориальное обновление знаний человека о себе и окружающем его мире как бы автоматически реализует сложную, многоступенчатую и трудную для человека феноменологическую редукцию. При этом Dasein как субъект познания оказывается не в феноменальном мире чистого сознания, отрешенного от внешнего объективно-реального мира и от самого человека как материального существа, что имеет место в феноменологии Гуссерля, а в феноменальном мире «реальной действительности», в который «брошен» Dasein и в котором протекает его «бытие-в-мире». Эти феноменальные миры гуссерлевской феноменологии и хайдеггеровского экзистенциализма с точки зрения временных характеристик отличаются тем, что в феноменологии основное внимание направлено на конституирование временных объектов в непосредственно текущих «теперь-точках» настоящего времени, обретающих временную глубину или протяженность за счет удержания еще не перешедших из оперативной в долговременную память цепочек ретенций и предвосхищения содержания еще не ставших «теперь» протенций, тогда как в экзистенциализме предметом внимания является бытие Dasein в широкой временной транспективе с разными уровнями осознания своего временного бытия и с разными вариантами ориентации в прошлое и будущее. То обстоятельство, что «мир», в котором описывается и изучается бытие Dasein (его «бытие-в-мире»), будучи субъективным миром феноменов сознания, не теряет связи с объективно-реальным миром, создает ложное впечатление будто экзистенциализм представляет собой новую онтологию, призванную преодолеть объективистские онтологии традиционных философских учений. Однако в действительности экзистенциализм - это субъективистское философское учение, направленное на познание внутреннего субъективного мира человеческого сознания, но, в отличие от субъективно-идеалистических учений, обладает возможностью адекватно учитывать объективно-субъективную природу «мира»1. Воспринимая «мир» через призму собственного бытия в нем, Dasein не может взглянуть на этот мир извне, с объективистской гносеологической позиции, в силу чего и время, в котором существует «мир», оказывается собственным субъективным бытийным временем Dasein. В феноменальном мире Dasein время возникает вместе с возникновением Dasein и прекращает свое существование с его смертью. Время Dasein «временит время» мира. Таким образом, у Хайдеггера время как фундаментальная характеристика мира, в котором экзистирует Dasein, возникает и существует вместе с Dasein. Протяженное в прошлое и будущее время связано с бытием Dasein и представляет собой его экстазы, т.е. связанные памятью и ожиданием предстоящих событий эмоционально насыщенные выходы за пределы текущего настоящего времени. В таком подходе к проблеме времени имеется определенное рациональное зерно, заключающееся в том, что у человека действительно имеется бытийное субъективное время, в котором и через которое он переживает и осознает свое временное бытие, протяженное в прошлое и будущее. Однако будучи вынужденным анализировать проблему времени в условиях отсутствия знаний о материально-идеальных информационных основах и механизмах субъективного времени и закономерностях связи субъективного переживания времени с течением объективного физического времени материального мира, Хайдеггер не мог адекватно раскрыть объективно-субъективную природу времени. См.: «Субъективное время»; «Гуссерль Э.: время в феноменологии». Ильгиз А. Хасанов ... смотреть

ХАЙДЕГГЕР О ПРОБЛЕМЕ ГУМАНИЗМА

В знаменитом "Письме о гуманизме" (это подготовленный для публикации в 1947 г. текст письма французскому философу Жану Бофре - в связи с появлением в 1946 г. брошюры Ж.-П. Сартра "Экзистенциализм и гуманизм") Хайдеггер прежде всего исходит из того, что существо человеческой деятельности не продумано, хотя философия много говорила именно о деятельности. Философ снова и снова возводит деятельность к бытию. "...Существо деятельности в осуществлении. Осуществить значит: развернуть нечто до полноты его существа, вывести к этой полноте, producere - произвести. Поэтому осуществимо, собственно, только то, что есть. Но что прежде всего "есть", так это бытие... Мысль не создает и не разрабатывает это отношение. Она просто относит к бытию то, что дано ей самим бытием. От-ношение это состоит в том, что мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - обитатели этого жилища. Их сфера - обеспечение открытости бытия, насколько они дают ей слово в речи, тем самым сохраняя ее в языке". Итак, у позднего Хайдеггера языку, а не мысли и действию, "проговариванию" через язык вверяется экзистенциальная функция "хранить бытие", приобщаться к его открытости. Хайдеггер готов признать оправданными заботы о возвращении человеку (homo) человечности (humanitas). "Однако на чем стоит человечность человека? Она покоится в его существе". А понимания человека и его сущности заметно различаются - в зависимости, полагает Хайдеггер, именно от особой метафизики. Но хотя "...всякий гуманизм остается метафизичным", кардинальный вопрос об отношении бытия к человеческому существу не ставится. Гуманизм даже мешает поставить этот вопрос. И здесь Хайдеггер на новый лад повторяет уже известные нам темы метафизики, бытия, эк-зистенции. Новое в том, что усиливается риторика некоей поэтической метафизики, говорящей о требованиях бытия. Это своего рода "метафизика света и просветов": "стояние в просвете бытия я называю эк-зистенцией человека. Только человеку присущ этот род бытия". А сущность человека, что нам уже известно из раннего Хайдеггера, "покоится в его экзистенции". Далее Хайдеггер, вслед за Гегелем и Марксом, говорит об отчуждении, именуя его "бездомностью", которая "становится судьбой мира". Это снова побуждает Хайдеггера подвергнуть критике традиционный гуманизм. В хайдеггеровской критике традиционного гуманизма много оттенков. Хайдеггера не устраивает бездумная апология человека и его далеких от совершенства деяний. Мыслитель возражает против того чтобы образ гуманизма, возникший в определенную историческую эпоху (а ею была эпоха римской республики), бездумно прилагался к более поздним эпохам. Тем не менее во всех видах гуманизма есть, по Хайдеггеру, нечто общее: понимание человека как разумного существа, animal rationale. "Эта дефиниция человеческого существа не ошибочна. Но она обусловлена метафизикой". А традиционная метафизика, как мы теперь знаем, сама поставлена под вопрос. Хайдеггер понимает, сколь деликатный вопрос он затрагивает, когда призывает ревизовать старый гуманизм и пробиться к новому гуманизму. "Поскольку что-то говорится против "гуманизма", люди пугаются апологии антигуманного и прославления варварской жестокости... Поскольку что-то говорится против "ценностей", люди приходят в ужас от этой философии, дерзающей пренебречь высшими благами человечества". Хайдеггер критикует, впрочем, не только определенную философию - он вообще ставит под вопрос будущее философии. Правда, он оговаривает, что искомая противоположность "гуманизму" ни в коей мере не предполагает "апологии бесчеловечности" и что "мысль, идущая наперекор "ценностям", не объявляет, что все объявляемое "ценностями" - "культура", "искусство", "наука", "человеческое достоинство", "мир" и "Бог" - никчемно". Но в чем же тогда пафос критики и "поворот" к новому "гуманизму" (при условии, что Хайдеггер в конце концов согласился бы сохранить сам этот термин)? Главное, пожалуй, состоит в следующем. "Будущая мысль - уже не философия, потому что она мыслит ближе к истокам, чем метафизика... Будущая мысль вместе с тем не сможет уже, как требовал Гегель, отбросить название "любви к мудрости" и стать самой мудростью в образе абсолютного знания. Мысль нисходит к нищете своего предваряющего существа. Мысль собирает язык в простое сказывание. Язык есть язык бытия, как облака - облака в небе. Мысль прокладывает своим сказом неприметные борозды в языке. Они еще неприметнее, чем борозды, которые крестьянин медленным шагом проводит по полю". Итак, последнее слово хайдеггеровского философствования - не следование традиционному гуманизму или "абсолютистскому", высокомерному и элитарному философскому стилю, презирающему простые проявления человеческой жизни. "...Мысль лишь дает в своей речи слово невыговоренному смыслу бытия". Нам лишь остается "сдружиться" с "непривычностью простоты". Обернуться такой "повopoт" может новыми образами мысли, культуры - или новым безмыслием, имитацией необычного хайдеггеровского языка. Совсем не праздно то сомнение, которое высказал К. Ясперс в одной из своих заметок к текстам Хайдеггера: "Если путь ведет не к разуму, коммуникации, свободе в сообществе, - то не ведет ли он к противоположности: к изоляции, исключительности, к претензии на фюрерство, к разрушительному - а значит, и к варварству?" Спор философов выходит, таким образом, за рамки узкоспециальных вопросов. Он касается жизни и призвания, сущности человека и природы гуманизма. Спор не закончен, он продолжается. ... смотреть

T: 237